ПУСТОЕ «Я» КАК ПРОБЛЕМА КОММУНИКАЦИИ

Ф. Гиренок

Язык говорит и не договаривает. Немотствующее немотствует. Обнаружение немотствующего и желание дать ему слово составляют горизонт современного способа философствования, если под современным способом философствования понимать археоавангард мысли. Дело не в том, чтобы дать язык безъязыкому в его совершенной форме. Дело — в жесте. В том, что совершается, не совершившись. Только Бог может выговорить недоговоренное. Но именно поэтому Он есть Слово. А это значит, что у него нет опыта. Неопытность ставит Бога вне диалога. Над коммуникацией. Слову не нужен язык. Ему нет надобности в «Я» как точке отсчета субъектного языка.

Язык если и существует, то в пределах опыта соединения слова с дословным. Или, что то же самое, в пределах социума. Социум — это множество других, сосчитанных из предельной точки социума. Из пустого «Я». «Я» ничего не прибавляет к счёту и ничего не отнимает. «Я» — это социальный ноль. Пустое имение места, которое начинает счет другим и завершает этот счет, является соблазном для другого.

Ни одно «Я» не является элементом социума. Поэтому социальность всегда испытывает нехватку «Я», отсутствие которого воспринимается другими как пустота. Пустое имение места означивается. Замещается обменом знаков. «Я», означенное другим , становится поименованной точкой пространства.

Иными словами, язык может пониматься как «отсутствующий другой» в ситуации недоговоренности, которая и принуждает обращаться к языку в поисках имен и смыслов. Всякое «Я», обратившееся к языку как «отсутствующему другому», может вновь вернуться к себе в жесте самоименования. А может застрять в языке. Не вернуться к себе. В последнем случае нельзя дать голос немому, а слово — дословному. Речащий речится с удвоенной говорливостью. Бытие бытийствует уже не только как бытие, но и как «имя» бытия. Слова перестают отсылать к дословному, знаки — к означаемому, и начинают отсылать к самим себе. Самоотсыл языка указывает на случившийся разрыв с безъязыким. Энергетика разрыва расширяет перформативную практику языка и повышает статус самореференции. Язык проникает всюду. Все становится языком. Везде опыт заменяется текстом, в котором можно увидеть движение означающих, игру знаков и значений. Но в тексте нельзя увидеть призыв и отклик на призыв, зов и отзыв. Знаки не зовут. Значение не отзываются. Поэтому безъязыкое исходит жестами, сохраняя связь с мистерией, реальность безъязыкого описывается не в терминах присутствия или отсутствия, а в терминах действия. Вещи даны. Безъязыкое действует.

Всякое «Я» обладает самоочевидностью. Коммуникативный же акт предполагает преодоление самоочевидности. Отказ от «Я». Важно, чтобы в каждый момент коммуникативного действия «Я» не выходило за свои пределы. Ибо этот выход будет восприниматься другим как принуждение. И, следовательно, будет разрабатываться технология ускользания от принуждения. Если же «Я» не выходит за свои пределы, то оно находит себя в любой точке коммуникативного пространства. И поэтому всякий раз будет конституироваться положение вещей, при котором каждый знает: это говорят не мне. Это я говорю. То есть я вменяемо и свободно в коммуникации, если оно пусто.

Самоочевидность «Я» сопровождается свободой так, что это сопровождение скрывает отчуждение «Я», его управляемость, подчиненность законам не своей воли и ума, а законам ума и воли другого. «Я» видит вещь не потому, что они есть, хотя они и есть. А потому что «Я» знает, что они есть. Ведь «Я» — это точка, откуда смотрят. Куда сходится и исчезает бесконечное множество сцеплений причин и следствий.

Управление в системе коммуникаций строится на базе самоочевидностей, как соразмерных «Я», так и не соразмерных ему. В последнем случае очевидности измеряются в безличной форме: «так говоря», «само собой разумеется» и т.д.. Всякая мысль есть движение языка из пустого в порожнее. Движение здесь понимается в качестве переноса значения одного слова на другое. Если бы не было пустого «Я», то не было бы и языковых пустот. Не было бы ¹ пустых слов, пустых смыслов, пустых значений. Но тогда не было бы и переноса значений. И тогда появился бы язык, на котором было бы невозможно помыслить. Нельзя было бы говорить. Вернее говорить можно и на таком языке, на нем сказать ничего нельзя. Человек, который создает язык мысли, называет себя философом. А его язык называют философским.

Пустота предстает в речи философа как тавтология. Тавтология допускает замещение повторения первого нулем. А у нуля нет собственного бытия. Ноль означает отсутствие чего бы то ни было. Следовательно, движение языка может быть либо к нулю, либо от нуля. Но и в том, и в другом случаях тождественность уступает место коммуникативной метонимии. Движению. Перебор метафор бесконечен. Нет ни одной метафоры, которая сама по себе могла бы выступить завершающей метафорой коммуникации. Следовательно, любая философия может быть переосмыслена только метафорически, т.е. в результате наращивания нового слоя метафор.

Чтобы движение мысли завершилось, необходим соскок. Выпадение из бесконечности переноса смысла. Любой коммуникативный соскок случаен. Но случившись, он становится событием философии. И как событие он может быть рассмотрен картографически. Как событие жизни определенного человека. Картография подготавливает почву для археографии смысла коммуникативного движения философа. Предельные смыслы этого движения обнаруживают себя в антониме. В отрицании того, что утверждается. От пустоты нонсенса мысль движется к пустоте тавтологии. Но само это движение требует непрерывно возобновляемой пустоты коммуницирующего «Я».

Коммуникативная метафора как тело языка философии предполагает ноль и бессмыслицу. Пульсирование языка между нулевым содержанием и бессмысленным составляет коммуникативный язык философии. Тело этого языка — в дословности метафоры.