Галина Хотинская
Сама тема является оазисом для беспредельного немецкого филологического академизма. «Литературоведческий корабль» бъется в штормовых волнах романтизма, смакуя байроническую Weltschmerz( Мировую скорбь), натыкается на разнообразные рифы, постигая «Энциклопедию» русской жизни» через поэтику русского Демиурга. Трудно открывается сумрачному германскому гению загадка Пушкина (его роман в стихах «Евгений Онегин» переведен до конца только в 2008 году профессором Р.-Д. Кайлем, удостоенном в 2009 году Золотой медали Гёте за этот перевод. Кайль — единственный немецкий исследователь, высоко оценивший уникальную роль Пушкина в становлении русского национального и духовного самосознания. В этом его позиция близка позиции Ю. Архипова, отметившего, что Пушкин научил русский народ связно выражать свои мысли, любить историю, отечество, вникать в чужеземное, обогащаясь его достижениями, быть жертвенным в любви, великодушным в дружбе и непримиримым к подлости. «Поклонник Байрона в молодости, Пушкин в зрелые годы все пристальнее приглядывается к веймарскому патриарху»(Архипов).
Не следует забывать, что европейский романтизм байронического толка захватил в свои объятья два поколения русской интеллигенции. И все-таки Вселенная Байрона и Вселенная Пушкина во многом не совпадают: Пушкин — золотое сечение литературы и Байрон — певец Weltschmerz(Мировой скорби), создатель поэзии разочарования, томления и тоски, певец свободы, презирающий филистеров. При сходстве «пограничных ситуаций» у обоих поэтов, при бесконечно напряженной яркости личных переживаний, кризисах и поворотных пунктах, в те судьбоносные моменты, когда они, экзистируя, в диалектике сущности и существования собственных жизней, обнаруживают кардинальное несходство. Поэзия для обоих была выразительницей высших идеальных стремлений человека, признавалась обоими как самостоятельная сфера жизни. При наличии у обоих безудержной тяги к дальним странствиям(типе неприкаянного романтического скитальца), космическом восприятии мира как творческого всеединства, мистическом восприятии природы и у того и другого, тяге к беспредельному, все-таки любовь к размеренности у Пушкина побеждает. Служенье обществу и женщинам присутствует у обоих, как, впрочем, религиозные и эротические мотивы у Байрона и Пушкина, почитание героев и героики присутствует у обоих. Идеи универсализма и мессианства. И если индивиды Байрона приходят с некоей готовой конструкцией, то индивиды Пушкина сами конструируют себя. И если герои Байрона разрушают все барьеры между необходимостью и свободой, человеческим и нечеловеческим, желанием и разумом, то Пушкину важно отстоять способность противодействовать слепой силе хотения. Его герои чувствуют себя и субъектом и объектом воли, мученики Пушкина сострадают всему страдающему человечеству.
Даже при байроновском презрении к черни, Пушкин, как справедливо заметил О. Мандельштам, «предоставляет черни с удивительным беспристрастием оправдываться. Оказывается, чернь не так уж дика и непросвещенна. И Мандельштам очень глубоко анализирует, в чем провинилась эта «очень деликатная и проникнутая лучшими намерениями «чернь» перед «Поэтом». И увлечение Байроном, можно сказать, это период «Бури и натиска» личной творческой жизни Пушкина.
Непосредственно о влиянии «Южных поэм» Байрона на Пушкинского «Кавказского пленника», 1822. «Бахчисарайского фонтан», 1824; «Полтаву», 1829; «Медного всадника»,1933; 1937 Ироническую поэму «Граф Нулин», 1825; «Домик в Коломне»(1933) говорится в исследовании У. Хердмана, а также в статье Доктора Эвы Банбах-Хорст — редактора Brockhaus Lexikon Literatur, а также в трудах Евы Беате Боде, Доктора Хильдегард Хоген, Доктора Христы Йордан, Райнера Клана, Вольфа Шмидта(нарратологическое истолкование, изучавшего олицетворение интенциональности произведений Пушкина и очень высоко оцененное Ю. Лотманом).
Сходство эмоциональных состояний Байрона и Пушкина при различии конфликта с миром, разрыв с моралью, обществом, мотив страсти и неуравновешенности, мотив человеческого достоинства и несовершенства мира, отношение к гонителям и притеснителям у Байрона и Пушкина отмечено в трудах Райнхарда Лауера . Немецкие исследователи уделяют внимание описанию категории возвышенного, передающую сложную гамму чувств, возникающих при встрече с описанием мира безграничного у героев Байрона и Пушкина, (для обоих поэтов характерно динамически возвышенное переживание природных стихий). Исследователи обнаруживают сходство и в понимании темы искусства у Байрона и Пушкина, где оно предстает как обожествленное творчество и истолковании мотивов творческого воображения и духовных источников творчества (см. рецепции таких германистов, как Е. Френцель, С. М. Фуэсс, О. Е. Молль, Х. Уде, Г. Блайчер, М. Прац и А. Бючи, Биргит Штауде, Кристины Шлитт, В. Шмидт). Главной причиной незнания европейцами Пушкина является, по справедливому замечанию Ф. Степуна, им созданный, и в сущности, непереводимый язык». Историки литературы, не умаляя гения Пушкина, связывают его имя с именами Байрона, Гёте и Шиллера. Другую причину, мешающую германистам почувствовать и оценить Пушкина как национального русского поэта, как наиболее совершенное воплощение России, является то, что его творчество движется на недосягаемой высоте, но оно никогда «не взбирается в горы и не срывается в бездны. Оно парит и над горными высотами и над страшными безднами, являя образ исключительной гармонии, свойственной и национальным и религиозным глубинам русского народа»(Степун).
И если творчество Пушкина пронизано религиозным чувством и имеет религизную основу(именно религиозный опыт дает Пушкину вдохновенье), то этот опыт почти отсутствует у Байрона. В его творчестве доминирует богоотрицание. Лирика Пушкина пронизана метафизическим трепетом перед Богом. Взыскующая духовных глубин, пушкинская поэзия покоится на религизной основе, отсутствующей у Байрона. Пушкинские духовные установки иные. Именно религиозный опыт дает Пушкину вдохновение. Пророческое обличение у Байрона является в пределе сатанинским бунтом против мира и его Творца. Как справедливо отмечал С.Л. Франк, «поэтический дух Пушкина всецело стоит под знаком духовного преображения в типично русской его форме, сочетающей религиозное просвещение с простотой, трезвостью, смирением и любовным благоволением ко всему живому как к творению и образу Божию»(см.: С.Л.Франка «Религиозность Пушкина).
Акцентируя внимание на ведущих мотивах религиозности Пушкина, философ выделял религиозное восприятие самой поэзии и сущности поэтического вдохновения, религиозное восприяти красоты и религиозное чувство любви и преклонения перед женской красотой(см. его анализ пушкинских стихов «Два чувства» и «Пташка», указывающих на то, что духовный путь Пушкина и России совпадают). Традиция религиозно-философского истолкования творческого наследия А.Пушкина восходит к В.Соловьеву «Понятие судьба Пушкина»(1897), где судьба истолковывается как высший смысл, таинственная синергия(сотрудничество) между велением Божьим и волей человека, свободное исполнение человеком Божьего замысла и Божеских законов. Это истолкование развивал также С. Булгаков «Жребий Пушкина (1937), В. Розанов, Ф. Достоевский, К.Н. Леонтьев » О всемирной любви» Речь Ф.М.Достоевского на Пушкинском празднике» и другие русские религиозные филосфы и мыслители, которые были уверены, что Пушкин пришел к познанию Бога и Богочеловека через своё творческое мировидение и, говоря словами В.Соловьева, «действительность Бога и Христа открылись ему во внутренней силе любви и всепрощения».
