Калмыков А.А.
Будем считать, что картина мира конгруэнтна мышлению, следовательно, для описания современного мышления достаточно описания картины мира. Однако этот вполне феноменологический подход перестает работать, как только оказывается, что картину мира не так просто представить в качестве некоего системного целого, напротив, при первых же подобных попытках она рассыпается на непредсказуемое число фрагментов. С подобной ситуацией сталкивается всякий, кто пытается выделить ее наиболее общие характеристики. Например, вполне логично реконструировать мышление, исследуя знание, то есть, выделяя эпистемологическую составляющую картины мира, поскольку знание принято считать квинтэссенцией мышления. Так и поступал М.Фуко, с помощью своей «археологии знания»[1], однако вместо универсального метода создал всего лишь еще одну операциональную исследовательскую модель, которая оказалась в чем-то лучше, в чем-то хуже других исследовательских инструментов. Не спасает тут, и на первый взгляд абсолютный постмодернистский оптимизм, способный смонтировать все со всем, поскольку платой за эту «языковую игру» является честный отказ от возможности истины, и, следовательно, отказ от мысли об истине, то есть от философии и науки. Это означает, что и здесь попытка найти нечто целое и общее приводит к еще большему дроблению и фрагментации. Иными словами, безповоротно отказываясь от рациональных интерпретаций истины, постмодернизм одновременно отказывается и от допущения присутсвия в ней не только эмпирических, но и внеэмпирических содержаний. Как это далеко от того, что нашли в бытии русские философы серебрянного века, например, от понимания Бытия как сверхрационального всеединства (по С.Франку)[2].
Впрочем феноломенологический подход действительно мог оказаться выходом из сложившейся ситуации. У Э. Гуссерля[3] сама истина является феноменом, обладающим инструментальными и операциональными качествами, то есть условием понимания и действия. Она всего лишь определяет формат представленности предмета познания субъекту познания, фиксируя при этом сам факт этой представленности. Главным становится вопрос, о том, каким способом вещь явлена нашему сознанию и каков смысл этой явленности. Интенциональность сознания, а за ним и знания, лишает сознание вещественности, более того, представляет сознание как нечто отвращенное от своей собственной изнаночности, делает его открытым миру.
Дистанция между мыслью, сознанием и предметом разрушается, следовательно, исследуя что-либо одно мы одновременно может делать правильные суждения об остальном. И, наоборот, предполагая невозможность формирования правильных суждений, например о мысли, мы вынуждены будем сомневаться в самом существовании и предмета и сознания. Что не просто абсурдно, а неконструктивно, нечто уводящее даже дальше от смысла, чем предельный солиппсизм.
Здесь важно отметить и тот факт, что мысль не является чем-то изначально данным, и неизменным. Мысль, бытующая в повседневности, в массовом сознании, существующая в виде представлений и убеждений, изменчива, как мода, которая, кстати, не плохая метафора мышления повседневности. Теоретическая и научно-исследовательская рефлексия действительности также постоянно меняется. Наблюдаемый сегодня плюрализм и фрагментарность в знании это свойство не науки, а изменившегося бытия.
Первое, что от сюда следует – тот простой факт, что множественность моделей бытия есть свойство не нынешнего этапа познания, а самой открывшейся на данном этапе цивилизационного и культурного развития — реальности. Точнее не открывшейся, а состоявшейся реальности. Даже противоречивость этих моделей можно рассматривать как онтологическое качество реальности. В этом предположении вовсе нет отказа от истины, и отказа от дискурсивных методов познания в пользу нарративных (как делают постмодернисты), напротив, истинным признается то, что существующие критерии истинности и достоверности уже не соответствуют реальности. Или, по другому: «единственно что мы не знаем, так это то, что знаем».
Второе. Несмотря на фрагментарность и противоречивость картин мира и их знаниево-языковых срезов — эпистем, которая, кстати, является прямым следствием знаменитой теоремы неполноты Геделя, мир все равно должен обладать целостностью. Просто целостность эта другого рода – полионтологическая. Эта идея разрабатывалась в отечественной школе виртуалистики под руководством Н.А.Носова[4]. Реальность является многослойным образованием и состоит из множества реальностей, порождающих друг друга. Целостность здесь возвращается через понимание трансрациональной природы этой всеобщности. Мыслящее рефлексирующее существо единовременно находится в какой-то одной реальности: константной (внесобытийной) или виртуальной (событийной). Оно двигается по лестнице либо вверх к новым жизненным горизонтам и новым виртуальным реальностям, девиртуализируя нижние уровни, либо вниз, к сужению сознания и упрощению картины мира. Нет ничего удивительного в том, что порождаемые этим существом теории, нельзя свести друг к другу, поскольку несовместны реальности которые они описывают. Итак, мир полионтологичен, — полионтологично и мышление, а потому невозможна никакая общая теория, ибо высказанное слово есть ложь. Напротив, молчащее слово – теория не претендующая на общее основание и понимающая свою частность, остается истинной в частности (контексте) отдельных виртуальных реальностей, где она предстает не высказыванием, а самим атрибутом этих реальностей.
И третье. Полионтологичности все таки не достаточно для возвращения целокупности бытия, напротив, есть опасность уже онтологической фрагментации и неразличения выдуманного и происходящего. Однако, если предположить что между отдельными планами бытия существуют связи позволяющие сознанию путешествовать из одной реальности в другую, то единство вновь сможет быть осознано, но уже через эти связи, которые в данном случае можно понимать как коммуникации.
Действительно, современная картина мира все в большей степени презентуется в своей коммуникативной ипостаси. Например, наблюдаемый и широко обсуждаемый феномен так называемого клипового мышления, очевидно, порожден информационно-коммуникативной перегрузкой. Брендированное визуальное пространство города, мелькающее телевидение и путешествия по окнам операционной системы виндус – это все то, из чего и складывается картина мира у современного человека.
Эпистема обыденности сегодня — набор несвязанных друг с другом знаниевых фреймов-клипов. Естественно, что в эту знаниево-образную свалку становится практически невозможно вносить строгие понятийно-категориальные описания, так как клипы не могут быть связываемы ни с понятиями, ни с категориями. Фреймы-клипы являются именно тем, что Ж.Бодрийар[5] считал знаками без значений — симулякрами. Можно вполне согласиться с мнением Ф.И.Гиренка[6] о том, что теоретическое понятийное мышление уже не отражает реальности. Реальность состоит из клипов, следовательно и мышление также должно быть клиповым. Однако такое утверждение актуализирует общий вопрос уже не о возможности философии мышления, а о возможности самого мышления, поскольку схватывание отдельных знаниевых кусков трудно назвать мышлением. Вот так философия может прийти к своей невозможности, и уже одним этим спасти мышление. Рискуем предположить, что современные клипы и фреймы это будущий алфавит цивилизации, которая научится строить свои суждения пользуясь языком составленным из чрезвычайно информационно емких и одновременно пустых симулякров-клипов. Но для подобного семантического переворота потребуется как минимум формирование теоретического клипового мышления, а это пока не просматривается даже в проекте. Кроме того, клиповая вселенная, даже учитывая ее сходство с архаической картиной мира, слишком сильно хаотизирована, чем порождает хаотезированное мышление, которое в принципе не может рассматриваться как теоретическое.
С нашей точки зрение клиповость, не является базовым признаком, а лишь продуктом феномена более глубинной природы – гипертекстуальности.
Атрибуты гипертекстуальности
Основными свойствами гипертекстуальности являются:
- Голографичность как представленность в любом фрагменте текста целостного гипертекста.
- Мультимедийность как эксплуатацию всех каналов восприятия с использованием всего спектра презентационных технологий.
- Виртуальность как стимуляцию перехода в особое психологическое состояние, виртуал.
Но как следует понимать сам гипертекст? Самое простое определение гипертекста можно найти в почти любом руководстве по веб-дизайну:
Гипертекст — это текст, связанный ссылками с другими текстами.
Словарь культуры XX века В.Руднева[7] дает следующее определение гипертекста:
Гипертекст — текст, устроенный таким образом, что он превращается в систему, иерархию текстов, одновременно составляя единство и множество текстов.
Считается, что гипертекст — новейшая конструкция, вызванная к жизни интернет-технологиями и виртуальными реальностями. Однако это далеко не так. Возьмем, например, древнейший пример гипертекста — Библию.
Библия — это не только литературное и историческое произведение, но и богослужебная книга. Библия снабжена ссылками, так называемыми параллельными местами, связывающими события Священной истории, Старого и Нового Завета, которые через литургию включаются в настоящее и определяют будущее. Библию не читают от страницы к странице, а читают в соответствии с церковным календарем. Каждому дню соответствует свой текст и определенное храмовое действо, которое, конечно, тоже является текстом. Текстом, актуализируемым богослужением, является убранство храма, фрески и иконы. Все, что происходит в отдельном храме, связано с церковью, которая согласно христианским догматам есть собор всех живых и всех почивших. Церковь, естественно, связана с миром, культура которого в значительной степени детерминируется церковными устоями. Таким образом, книга Библия разворачивается во все многообразия человеческого бытия.
«Есть книга, коей слово истолковано, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелием». (А.С.Пушкин)[8]
Приведем еще одно определение гипертекста: (http://spintongues.
msk.ru/calvino.html):
Гипертекст — это представление информации как связанной (linked) сети гнезд (nodes), в которых читатели свободны прокладывать путь (navigate) нелинейным образом. Он допускает возможность множественности авторов, размывание функций автора и читателя, расширенные работы с нечеткими границами и множественность путей чтения.
В этом определении необходимо подчеркнуть три основные характеристики гипертекста.
1. Дисперсность структуры. Информация представляется в виде небольших фрагментов-гнезд, и «войти» в эту структуру можно с любого звена.
2. Нелинейность гипертекста. Читатель отныне волен (вынужден) сам выбирать путь чтения, создавая при этом свой текст. Такая ситуация делает невозможной классическую литературную критику. Гипертекст «растворяет» ту жесткую фиксированность текста, что является фундаментом теории и практики нашей критики. Критик в принципе не может прочесть гипертекст целиком; это нечитаемый (readless) текст.
3. Разнородность и мультимедийность, т.е. применение всех средств воздействия на потребителя-читателя, какие только возможны технически в данной системе (именно это имеется в виду под словами «расширенные работы», expanded works) — от чисто литературных (выбора повествовательной стратегии и стилистики) через издательские (шрифты, верстка, иллюстрации) и вплоть до самых сложных компьютерных (звук, анимация, отсылка к другим нехудожественным материалам).
Почти о том же писал и Р.Барт:
…текст пронизан сетью бесчисленных, переплетающихся между собой внутренних ходов, не имеющих друг над другом власти; он являет собой галактику означающих, а не структуру означаемых; у него нет начала, он обратим; в него можно вступить через множество входов, ни один из которых нельзя признать главным; вереница мобилизуемых им кодов теряется где-то в бесконечной дали, они «не разрешимы» (их смысл не подчинен принципу разрешимости, так что любое решение будет случайным, как при броске игральных костей); этим сугубо множественным текстом способны завладеть различные смысловые системы, однако их круг не замкнут, ибо мера таких систем — бесконечность самого языка.[9]
Приведенные определения гипертекста можно резюмировать следующим образом.
Гипертекст — это целостный текст, содержащий смыслы, раскрывающиеся при прочтении через произвольную актуализацию связей с другими текстами, и с текстом социокультурной реальности в целом.
Очевидно, что гипертекст слабо напоминает печатный текст, относительно которого справедлива русская поговорка «Написано пером — не вырубишь топором». Гипертекстуальность — это преодоление императивности печатного текста гутенберговой галактики, так как его значение определяется уже не автором и издателем, а читателем-соавтором гипертекста.
Если характерной чертой гипертекста, как отмечалось, является отсутствие непрерывности — прыжок или скачок в другое текстуальное пространство, то визуальную рекламно-брендовую среду современного горожанина можно интерпретировать, как набор ссылок, побуждающих к «прыжкам» в иные текстуальные пространства, обещающие, как правило, «бесконечное товарное счастье», а сами бренды, соответственно, как гиперссылки, связывающие частные реальности в глобальную реальность общества потребления. Да, к сожалению, в построении гипертекстового образа мира не обошлось без участия психологии общества потребления, проанализированной в известной работе Ж.Бодрийара.
Гипертекст контра и про
Гипертекст как явление постмодерна обладает рядом свойств, присущих постмодерну. Известный американский критик Ихаб Хасан[10] выделяет (нумерация наша) следующие признаки:
1) неопределенность, культ неясностей, ошибок, пропусков;
2) фрагментарность и принцип монтажа;
3) «деканонизация», борьба с традиционными ценностными центрами;
4) отсутствие психологических и символических глубин;
5) молчание, отказ от мимесиса и изобразительного начала;
6) положительная ирония, утверждающая плюралистическую вселенную;
7) смешение жанров, высокого и низкого, стилевой синкретизм;
8) театральность современной культуры, работа на публику, обязательный учет аудитории, срастание сознания со средствами коммуникации, способность приспосабливаться к их обновлению и рефлектировать над ними.
Человек – читатель текста постмодерного бытия программируется на скользящий поверхностный «просмотр», а не на углубленное включение (1). Он сам монтирует общую картину из фрагментов текста (2), причем все, что мешает свободной интерпретации, отбрасывает(3). Такой подход напоминает скольжение (серфинг) по поверхности текстуального пространства, гиперссылки чаще всего — это не движение вглубь, а в сторону (4), и напоминает языковую игру (5). Индивидуальное эго бесконечное количество раз переодевается, вследствие чего появляется необходимость принимать навязываемый тем или иным брендом образ. Он остается молчаливым наблюдателем даже там, где его провоцируют на высказывание, так как это высказывание осуществляется под маской(масками) потребителя определенного бренда. Механизм компенсации эмоциональной бедности поверхностного скольжения включает иронию, уход от серьезности, всеобщий безграничный плюрализм (6), сопровождающийся возможностью эклектики, сочетанием несочетаемых стилей, циклично профанирующих и сакрализирующих друг друга (7), соучаствуя в витальном спектакле, сочетающем в себе и сакральную мистерию и профанную буффонаду(8).
В целом гипертекст — это то, что в действительности разрушает детерминированность и однозначность бытия, и его понимание.
А соответствующее ему мышление, похоже, использует в большей степени ритуальные инициации знанием, характерные для мифологических форм мышления, чем сформированные цивилизацией рациональные способы продуцирования знания. Тем не менее, гипертекст достаточно адекватно описывает современные взаимоотношения с реальностью. Легко убедиться, что доступные для наблюдения и отражаемые в СМИ социокультурные процессы имеют гипертекстовую природу. Даже такие события, как войны, воспринимаются и описываются с использованием виртуальной и гипертекстовой терминологии. Следовательно, современная журналистика (печатные и электронные СМИ, Web) просто не может не изъясняться на языке гипертекста. Гипертекст опять-таки из-за присущих ему свойств способен объединить культурную активность цивилизации автокоммуникативного типа, в которую мы входим, с классической цивилизацией сообщения, во взаимосвязи и взаимодополнении.
Это одна сторона гипертекста, но есть и другая, имеющая как будто прямо противоположные свойства.
1) Неопределенность, нелинейность, разрывность переходов создает некоторое новое качество, не вытекающее логически из формы и контента. Переход в иную текстуальность — открытие другого окна реальности.
2) Фрагментарность и клиповость ведет к созданию новых информационных сверток — иероглифов современной культуры, которыми можно оперировать как буквами алфавита.
3) Деканонизация ветхих ценностей и их профанация имеет своим следствием формирование и сакрализацию новых ценностей. А так как новых ценностей не бывает, то здесь речь идет о критическом пересмотре ценностных структур в направлении более устойчивых к вызовам цивилизационного развития.
4) При поверхностном скольжении считывается геометрия поверхностей, т.е. структура информационного пространства. Углубление в поверхность бессмысленно, потому что это поверхность, а не объем, следовательно, углубляться некуда. Осознание одного этого факта на практике уже является очень серьезным культурным действием, определяющим жизненные стратегии. Сама поверхность гипертекста больше всего напоминает лист Мебиуса, который, как известно, имеет только одну сторону. Двигаясь по нему, можно прийти с лицевой его части в изнаночную, не пересекая поверхность. Таким образом, нахождение на изнаночной стороне есть следствие движения с лицевой.
5) Игровая реальность — это реальность проб и возможностей, языковая игра — это одно из условий языкотворчества, плодотворность которого мы наблюдаем в интернете.
6) Плюралистичность и ироничность — ответ психически здорового организма на невозможность реальности профанированных ценностей. То, что ценности в современной социокультурной реальности, действительно, почти полностью профанированы, убедительно доказал постмодернизм.
7) Овеществленный гипертекст — интернет приучает к тому, что жанровые границы, как и любые другие границы, есть либо игровые правила, либо добровольно взятые на себя самоограничения. В любом случае ограничение есть действие индивидуальной воли, без логического рационального обоснования. Стирание границ приводит к проявлению трансрациональных причин существования границ, то есть попытки разрушения границ приводят к разрушению условных границ и к укреплению безусловных, истинных.
8) Интернет сделал потенциально публичной жизнь каждого человека. Получился своеобразный театр наоборот, в котором право наблюдать за игрой предоставляется актерам, а право играть — публике. Задача актеров — наблюдать и испытывать катарсис (очищение от переживания искусства), а публика проигрывает перед ними вживание во все новые образные миры. Вырабатывается культурная логика оценки действительного по возможному, в которой сама возможность реальности санкционируется гиперреальностью.
Таким образом, мы видим, что гипертекстуальность имеет как минусы, так и плюсы, и ее можно рассматривать и как фактор массовой дебилизации, и, напротив, как стимул формирования новых типов продуктивного мышления, и соответственно нового типа личности. Предсказать, какой полюс, окажется в будущем более существенным невозможно. Ясно одно, мы что-то обязательно потеряем, и что-то обязательно приобретем, точно также как случилось с нашими предками, когда они изобрели письменность[11]. В любом случае можно констатировать что цивилизации в данный момент находится в точке интеллектуальной бифуркации, причем эта неустойчивость есть следствие ускоренного разваития коммуникативных практик и технологий.
Так как каждому виду деятельности присущи свои собственные коммуникативные функции, основанные на потребностях взаимодействия между участниками этой деятельности, а также между ними и представителями других видов социальной активности, то эти потребности детерминируют и вид информационно-коммуникативной практики. Соответственно, и гипертексты также можно попытаться как-то различать. Умберто Эко, например, выделяет гипертексты:
1) конечные и предельные;
2) предельные, но бесконечные,
3) беспредельные и бесконечные.
К первым он относит текстуальные гипертексты, то есть художественные произведения, написанные в форме гипертекста (примером могут служить его собственные романы). Не смотря на гипертекстуальную форму они сужают бесконечные или неопределенные возможности гипертекста и создают закрытый текстуальный универсум, оставляя при этом возможность бесконечных интерпретаций.
Ко вторым, У.Эко относит энциклопедические и не лингвистические системы, то есть свертки знания, служащие справочным и консультационным целям.
Третьи, бесконечные и беспредельные, он ассоциирует с текстами в интернет: «запускается сюжет и каждый пользователь дописывает кусочек, и этот бесконечный червяк тянется и тянется. Получается джазовый джем-сейшн, когда исчезает традиционное понятие авторства и открывается новое поле для свободного творчества»[12].
Джем-сейшн, действительно, можно принять в качестве сильной метафоры гипертекста, появление которого, является своего рода провозвестником открытия гипертекстовости реальности. Однако классификация У.Эко касается только текстуальных продуктов, но даже в этом срезе бытие авторских текстов через свои интерпретации реализует заложенный в гипертексте прорыв каких бы-то ни было границ. Однако этот прорыв может быть осуществлен только в направлениях заложенных в самом тексте, его автором. Последнее и сохраняет целостность протекста — его след, так или иначе, остается в интерпретированных фрагментах, хотя бы в форме схемы или структуры.
Однако, гипертекстуальность в художественной культуре можно увидеть и раньше. Возьмем, например, полифонический роман[13] Ф.М.Достоевского. Его произведения, отличает не только множественность героев, но и тот факт, что они не укладываются в какую-то жанровую классификацию. «Преступление и наказание» это и детектив, и психологическая драма, и триллер, и «поток сознания» и так далее. Критики «Имя Розы» Умберто Эко отмечают зависимость развития сюжета от поведения героя, то есть факт провоцирования цепи преступлений его расследованием, факт незаданности сюжета, “эффект наблюдателя”, возможность выбора различных траекторий движения, которые как-бы предлагаются читателю, отожествляющему себя с героем – все это характерные черты гипертекстуальности. Но почти тоже самое мы наблюдаем и в «Подростке» Ф.И.Достоевского. Музыкальная культура развивавшая еще ранее принципы полифонии и контрапункта явно обозначает наличие гипертекстуальности мелоса, причем отнють не только современного.
Понимание внутренних психических процессов включает все более сложные пространственные модели. Например, в психологии переживания (Василюк Ф.Е.) психика предстает многомерной субстанцией движущейся в пространстве образов сознания, которое задается силовыми полями его узлов, то есть гиперссылок связывающих внешний мир, внутренний мир, культуру, язык. Структура гипертекстекста прослеживается и в психологии виртуальных реальностей (Носов Н.А.).
Итак, гипертектуальность это свойство и современного мышления и современного бытия. Причем проявляется оно в основном в коммуникативных практиках, так как через них формируется картина мира современного человека. Иными словами, все большая доля, того что остается в сознании поступает по информационно-коммуниктаивным каналам, а не является следствием собственнного опыта[14]. Эти каналы составляют конструкцию, имеющую гипертекстовую структуру. Данную конструкцию, ставшую неотъемлимым элементом бытия, почти таким же неотъемлимым как звезды физического космоса, можно назвать системой массовых коммуникаций (СМК).
Существуют: экономические, научные, художественные, про-фессииональные, социальные, рекреационные, педагогические, производственные и другие информационно-коммуникативные практики. При этом коммуникативные функции каждого вида деятельности определяются как спецификой деятельности, так и отношением к этой деятельности общества, т.е. структурой и образом деятельности. СМК реализует результат сложения особенностей деятельности и особенностей общественного отношения к деятельности в форме массовой коммуникации и на языке массовой информации, и становится, таким образом, глобальным экраном на котором проецируется целокупная картина повседневного бытия, что делает ее не только образом действительности, но и самой действительностью.
Социокультурный контекст в котором реализуются эти процессы сегодня обозначается как постиндустриальное информационное общество — общество индустрии образов и знаний. Это значит, что те виды деятельности, которые отвечают за производство образов и знаний выдвигаются в ядерную зону цивилизационных организованностей. Вот почему исследования коммуникаций и коммуникативной деятельности сегодня перемещается в фокус исследований самого различного направления.
Актуальным здесь становится и инвайроментальный точнее экологический взгляд, обращающий особое внимание на влияние параметров информационно-коммуникативной среды в которую погружен человек, на его состояние и перспективы развития. Действительно, именно психологические и информационно-коммуникативные свойства человеческого окружения все в большей степени определяют его качество жизни. Эйкос человечества сегодня напоминает дом, в котором вместо стен, окон и дверей плотно пригнанные друг к другу экраны проецирующие все к чему человек проявляет интерес, но преграждающие путь к тому, что он сам мог-бы увидеть, выйдя на улицу.
Налицо прогресирующее отчуждение человека от его собственного опыта, — дебилизация. Однако было-бы наивно считать, что подобное положение можно как-то изменить, речь идет об объективном глобальном цивилизационном процессе. Единственный конструктивный подход — попытаться ответить на вопрос, что происходит с человеческим сознанием, миром в котором он живет, и как в этом мире жить не теряя человеческое. Необходимо поставить проблему экологии коммуникативных сред.
Эта проблема может быть развернута в нескольких направлениях, и как проблемма качества коммуникативной среды, которое должно корреспондироваться с качеством жизни, и как проблема изменения структуры сознания и мышления человека в направлении достижения соответствия усложняющемуся миру и т.п. Частными, но не менее значимыми вопросами является вопрос о психологических загрязнениях, задача защиты от информации, противодействие информационному терроризму, перестройка антропологической парадигмы образования учитывающей гипертекстовость знания и т.п.
Качество жизни — качество коммуникативной среды
Остановимся пока только на первом аспекте, то есть на параметрах качества коммуникативной среды в их отношении к качеству жизни, ограничиваясь фактором массмедиа, к которым будем относить традиционные средства массовой информации, глобальные телекоммуникационным средства (сеть) и сумму технологий работы с массовой аудиторией — политические технологии, PR, рекламу и другие. Предполагается, что СМК (массмедиа) порождает виртуальные реальности информационных пространств и детерминирует гипертекст реальности в целом.
Качество жизни будем рассматривать только в информационно-коммуникационно-психологическом срезе, обращая внимание на то, какие факторы приводят к обогащению внутреннего мира личности, какие к его обеднению. Такой подход развивается в экопсихологии[15] – научном направлении, исследующем психологические аспекты взаимодействия человеческой психики и мира в котором происходит процесс ее становления.
Во-первых: СМК правоцирует вхождение в виртуальные реальности общей событийности
СМК нацелена на обеспечение причастности всех ко всему. В этом главная пружина глобализма, что, с одной стороны, обеспечивает расширение поля сознания и формирование чувства принадлежности к глобальным цивилизационным процессам, но с другой, разрушает всякую частность, и, соотвественно, усложняет процесс самоиндентификации. Кроме того, виртуальные реальности общей событийности, как правило имеют более низкий онтологический статус, чем частная событийность, например, показанная по телевизору катастрофа вызовет меньшую эмоциональную реакцию, чем тоже самое случившее в ближайшем окружении. Однако снижение эмоционального реагирования на плохое и хорошее, причастным к которому делают нас СМИ, постепенно становится нормой реагирования на все события, не зависимо от того произошли ли они с нами, или были показаны нам. Происходит эмоциональное отупление аудитории, а также наложение на обыденность гипертекстуальной и клиповой структуры сообщений, то есть приводит к размыванию границ событийности самости. Иными словами, под информационно-коммуникативным ударом оказывается личность человека, что подтверждается рассмотрением и других аспектов влияния СМК.
Во-вторых, СМК осуществляет производство собственных событий
Это относительно новое явление, в котором как раз и проявляется существенное отличие СМК от СМИ. Суть его в том, что структура информации, а не сама информация является условием коммуникации, следовательно, событие здесь — это порождение новых коммуникаций. Происшедшее в предэкранном мире имеет значение только в том случае, если оно порождает или способно породить новые коммуникации. Причем только те из них, которые могут вызвать структурные изменения в коммуникативной системе. Так, например, «раскрутка» есть не что иное, как создание новой коммуникативной структуры, центрированной раскручиваемым брендом. Наиболее значимым событием в СМК является возникновение коммуникаций нового типа. Например, возникновение интернета и целого класса новых способов коммуницирования было и остается таким событием. Действительность уже не отражается СМК, а управляется ею, причем возможность индивидуального участия в этом процессе снижается. СМК отдается приоритет в управлении действительностью. Нас уже не спрашивают, нам показывают. Это не может не сказаться на статусе воли, как индивидуальной, так и политической.
В третьих: СМК осуществляет глобальную структуризацию событийности в слове.
Условием появления системы массовой коммуникации как целостности является наличие метаязыка, связывающего все языки, и не только естественные национальные языки, но и профессиональные сленги, языки программирования, языки символов, языки жестов, языки газетных заголовков и др. То, что такой метаязык действительно существует, доказывает существование интернета. Однако составить его словарь и написать правила вряд ли когда-нибудь станет возможным, так как этот язык не является чем-то устойчивым, имеющим какие-то базовые основания, какие-то корневые слова. Интернет как информационная система позволяет структурировать знание относительно любого произвольного понятия или термина, которые и становятся временным виртуальным основанием знания в целом. Интернет все связывает со всем, да так, что в качестве первоначала может быть использовано произвольное высказывание. Работая в интернете, пользователь словом заново пересоздает вселенную, правда, только свою и только виртуальную. С другой стороны, бесконечная вариативность и произвольность виртуальных вселенных напоминает новое вавилонское столпотворение, то есть возникает парадоксальная ситуация когда развитие коммуникаций может привести к невозможности какой бы то ни было коммникации, поскольку каждый индивид приобретает возможность существовать в своем собственном коммуникативном пространстве. Здесь актуализируется проблема обеспечения условий выживания самой СМК, то есть экологии СМК.
Ф.И.Гиренок обозначил некоторый до-словный период развития человеческой культуры, при котором слово еще не являлось средством коммуникации, а выполняло роль камертона, настраивающего общество на гармонические вибрации co-общего смысла. Слово изначально не требовало шифрования и дешифрования, так как не являлось системой условных знаков, и, следовательно, не требовало и перевода с одного языка на другой. Язык, как самоопределяющаяся лингвистическая система, еще не существовал. Слово было фонетическим образом бытия, понятным без перевода всеми теми, кто имел отношение к Бытию. Быть Человеком (Словеком слав.) означало просто Быть, то есть общаться не только с людьми, но и со всеми другими тварями, имеющими дар жизни, но в первую очередь с Творцом. Этим словом «всякая тварь Славит Господа».
В последствии, изобретение алфавита и письменности способствовало превращению слова в код, и, соответственно, разделению единого человечества на языки. Вавилонское Столпотворение как раз и свидетельствует о перерождении слова,и о следствии перерождения слова – разделению языков. Примечательно, что образ Вавилонского Столпа все чаще появляется на страницах популярных изданий в связи с глобализмом и глобальными коммуникациями, как будто, не смотря на декларируемый всеобщий плюрализм, абсолютную толерантность и политкорректность, человечество ждет новое разделение, множественность иерархий постсловности посткоммуникативной цивилизации.
В четвертых: достоверность интерпретации события устанавливается через референцию структуры информации.
Качество информации о событии становится зависимым не от ее новизны, полноты, логичности, ясности и других привычных критериев, а от того, в какой степени эта информация способна центрировать собой порожденную ею коммуникативную структуру, что в свою очередь зависит от того, насколько форма ее представления соответствует сложившимся на данный момент нормам. Отсюда и появляется новый критерий достоверности — более достоверно то, что по своей структуре более соответствует СМК в целом. Например, так называемый плоский текст, т.е. сообщение, не связанное гиперссылками с другими текстами, априори менее достоверно, чем текст, отсылающий к другим текстам. Здесь, очевидно, появляется сдвиг известной категориальной аппозиции «форма- содержание» или «контент-дизайн» в сторону формы и дизайна. Впрочем, по М.Маклюену[16] средство само есть сообщение, а значит контентом становится дизайн, а содержанием форма. Факт установления коммуникации для передачи контента — уже контент. Значит ли это что категориальная оппозиция «форма- содержание» преодолевается, или может быть преодолевается возможность различения (а значит и существования) категориальных оппозиций? Очевидно, что постановка такого вопроса имеет следствием ревизию фундаментальных принципов мышления, где различение играет главную роль.
В пятых, со-быйность, порождаемая СМК прдполагает диалоговые субъект-субъектные отношения.
Действительно, читатель газеты остается читателем газеты, даже если пишет письма в редакцию. Читатель интернет-газеты становится на самом деле и писателем, и издателем, даже если он только заглянул на титульную страницу. Так как обращение к ресурсу изменяет структуру информации, интернет-публикация создается как публикаторами, так и пользователями. Если это так, то коммуникация потенциально субъект-субъектна. Однако не ясным остается, кто именно скрывается под понятием субъекта. Является ли субъектом сама публикация, или автор публикации, рекламный призыв купить зубочистки, или сами эти зубочистки, вступающие в диалог с глазеющим на банер прохожим. Этот диалог выдвигается за пределы реальности, превращаясь в дискурс агорян-симулякров, на который с высоты своей онтологической потребительности из гимназиума взирает специалист по коммуникациям. Реальный человек, из плоти и крови, в этом процессе не участвует. Видимо по этой причине диалоговость современных информационно-коммуникативных практик пока трудно считать, тем, что в конце концов будет гарантировать невозможность манипулирования общественным сознанием, хотя конечно ее повсеместное распространение приведет к существенным, и пока достаточно сложно-предсказемым изменениям в самой структуре информационно-коммуниктаивной деятельности.
Приведенный выше перечень аспектов влияния СМК на сознание и бытие современного человека, очевидно далеко не полон, но и его достаточно, для того чтобы прийти к выводу, о необходимости внимательнее вглядется в происходящее. Как-то так получилось, что видение будущего в большей степени захвачено литераторами и кинемотографистами. Антиутопии «Матрица», «GENERATION П», весь киберпанк, и т.п. наполненны страшилками внебытийного бытия, и их следует рассматривать как справедливый вопрос обращенный к культуре человечества, о ее состоятельности. Напротив, теоретико-методологичекого анализ этих проблем пока находится на стадии попытки извлечения смыслов, запутавшихся в паутине коммуникаций.
Смыслотворящее молчание не успевает найти себе место в современном мерцающем коммуникативном пространстве.
[1] См. Мишель Фуко. Археология знания: Пер. с фр./Общ. ред. Бр.Левченко.— К.: Ника-Центр, 1996.— 208 с.— (Серия «OPERA APARTA»; Вып. 1).
[2] С.Л. Франк охарактеризовал эту идеею как «трансрациональное единство раздельности и взаимопроникновения», в котором сверхрациональным образом осуществляется тождественность всякой части — целому; оно недостижимо в эмпирическом, «падшем» мире, где непреодолимы разъединенность и конечность. (см. Франк С.Л. Сочинения. М., 1990. С. 251 и Хоружий С.С. Перепутья русской софиологии // Хоружий С.С. О старом и новом. СПб., 2000. С. 155.).
[3] Philosophic der Arithmetik, Bd I, Lpz., 1891: Vorlesungen zur Phänomenologie des inneren Zeitbewubtseins, Halle, 1928; Husserliana, Bd 1-8, ‘s-Gravenhague, 1950-1959; Erfahrung und Urteil, Hamb., 1954: в рус. пер. — Философия, как строгая наука, «Логос», 1911, кн. 1.
[4] См. Носов Н.А. Виртуальная психология. / Труды лаборатории виртуалистики. Вып. 6. — М.: Аграф, 2000. — 432 с.; Носов Н.А. Словарь виртуальных терминов / Труды лаборатории виртуалистики. Вып. 7. — М.: Путь, 2000. — 69 с.; Носов Н.А. Манифест виртуалистики. — М.: Путь, 2001.- 17 с. — (Тр. лаб. виртуалистики. Вып. 15.).
[5] Подробнее см. работы Бодрийара, например: «Симуляции» (1981), «В тени молчащего большинства» (1983), «Симулякр и симуляция»(1985), «Экстаз коммуникации» (1988), «Невозможный обмен» (1999), «Слова прошлого» (2000) и др.
[7] Руднев В. П. Словарь культуры ХХ века. — М.: Аграф, 1997.
[8] Пушкин А.С. [Рец. на кн.:] Об обязанностях человека. Сочинение Сильвио Пеликко // Пушкин А.С. Поли. собр. соч. М., 1949. Т. XII. С. 99 .
[9] Барт, Р. Избр. работы: Семиотика. Поэтика. – М.: Прогресс-Универс, 1994. С-14.
[10] Hasan I. Pluralism in Post-modern Perspective/ Critical Inquiry 3-1986
[11] См. Платон «Федон».
[12] Эко Умберто. От Интернета к Гуттенбергу: текст и гипертекст // Отрывки из публичной лекции Умберто Эко на экономическом факультете МГУ 20.05.1998 / Интернет. 1999. N 6-7.
[13] См. Бахтин “Поэтика Достоевского”
[14] В этой связи интересно поставить вопрос о том, что же такое эмпиризм в современном понимании, и как бы звучала сегодня печально знаменитая работа Ленина “Материализм и эмпириокритицизм”.
[15] См. А.А.Калмыков Введение в экологическую психологию. М.: Издательство МНЭПУ, 1999.
[16] Маршалл Маклюен. Понимание медиа: внешние расширения человека. – М., 2003
