Политический потенциал принципа свободы слова

Калмыков Александр Альбертович

В постмодернистской традиции коммуникация возведена в ранг базового фактора новой «гиперре­альности». По Бодрийяру, гиперреальное — это реальное без истока и причины, которое: 1) более реально, чем сама реальность; 2) гиперреальное операционально, оно не бытийствует, но действует (замена онтологии праксиологией); 3) гиперреальное устраняет саму идею соотнесенности знака, превращая его в пустой: «вместо объекта репрезентации − экстаз его отрицания и ритуального уничтожения: гиперреальность«[1]. Соответственно и политическое в гиперреальности преобразуется в трансполитическое, которое, в свою очередь, ревизует базовые принципы функционирования медиа.

По словам М. Хайдеггера, свобода как экзистентное, раскрывающееся бытие наличного владеет человеком изначально, определяя соотнесенность и человека (в современности) и человечества (в истории) с сущим[2]. Однако современные социально-коммуникативные практики становятся барьером между эссенцией (сущностью) и экзистенцией (существованием). Экзистенция сводится к образу действительности, конструируемому с помощью социально-коммуникативных практик, т.е. медиа в широком смысле, и постепенно утрачивает указанную Хайдеггером соотнесенность, в том числе и соотнесенность с личным опытом бытийствования, замещая его медийными протезами мнений и отношений.

С другой стороны, связность, по Хайдеггеру, почти тождественность, сущности и свободы передает таким операциональным понятиям как «свобода слова» и «гласность», почти онтологический статус. Поскольку медиа творит «как бы» реальность, то только следование принципу свободы может обеспечить конгруэнтность гиперреальности «на самом деле» реальности.

Гиперреальность многослойна и многомерна, и требование ее соотнесенности реальности означает, что и реальность также многослойна и многомерна. Опыт восприятия гиперреальности, таким образом, приводит к отказу от плоских и линейных картин бытия, от прямых причинно-следственных связей, от жестких категориальных делений и от целого ряда базовых различений (например, «общее — частное», «простое — сложное»), к которым привыкло рациональное человеческое мышление. При этом ответственность за установление конгруэнтности реальности и гиперреальности, политического и трансполитического ложится в основном на коммуникативную сферу бытия, т.е. именно в коммуникативной зоне следует заново переопределять понятия «свобода», «истина», «сущность».

Многослойность гиперреальности подразумевает наличие в ней системы идеологических и политических наслоений, а также всевозможных практик, как будто бы напрямую не связанных с политикой. Однако сама по себе гиперреальность является расширением политического, следовательно, все, что к ней относится, есть неполитическое отражение политического, и свертка коммуникативного. Причем ближе всего политическое выражается в практике современных СМИ, не зависимо от того участвуют ли СМИ непосредственно в политических процессах или же работают во внеполитической зоне. «Свобода слова» для СМИ становится отнюдь не техническим понятием и сводится к тому, в какой степени существующие отношения между журналистом (изданием), читателем (аудиторией), собственником (в том числе и государством) определяют конечный продукт журналистской деятельности: общественное мнение и его инструменты. Иными словами, что такое свобода СМИ в отношениях: журналист−читатель; журналист−собственник; собственник−читатель?

Отношение журналист — читатель определяется позицией журналистики. Если журналистика — это призвание, т.е. деятельность, имеющая какую-то высшую цель, то журналисту нужно быть впереди читателя. Если журналистика — это производство чтива, то с точностью до наоборот, нужно плестись сзади читателя, чтобы следить, куда он думает повернуть.

На практике есть и та и другая журналистика. Первую можно назвать мессианской, вторую — обслуживающей. И та и другая может быть как плохой, так и хорошей, как честной, так и лживой. При этом журналист все равно остается ответственным не только за достоверность информации, но и за вкус читателя. Чем более низкопробную продукцию выдает бульварная журналистика, тем менее востребованной становится журналистика качественная и тем более сужается область профессиональной и личностной реализации каждого журналиста.

Взаимоотношения между журналистом и читателем, как, впрочем, и любые другие отношения между субъектами, могут быть интерпретированы с помощью простой модели Э. Берна[3], при которой всякое взаимодействие может носить характер либо «родитель−ребенок», либо «взрослый − взрослый». Отношения типа родитель-ребенок возникают и при мессианской, и при обслуживающей журналистике. Сложнее обстоит дело при возникновении отношений «взрослый−взрослый», т.е. когда и журналист и читатель совместно трудятся в диалоговом общении над совершенствованием реальности. Здесь актуализируется коммуникативная функция журналистики, предполагающая признание читателя соавтором журналистского текста.

Итак, журналистика по отношению к аудитории может находиться в позиции ведущего, ведомого и попутчика. Ее свобода определяется тем, насколько она способна выполнять возложенные на нее функции. С этим же непосредственно связано исполнение журналистикой властной роли. В первом случае: стратегия и целеполагание, во втором − служение, а не обслуживание, т.е. профессионализм в подаче необходимой аудитории информации, в третьем − органическая связь с ценностями, устремлениями и тяготами народа.

Отношение журналист — собственник раскрывается в зависимости от того, кого мы подразумеваем под собственником, и собственником чего он является.

Собственник в прямом экономическом смысле − это непосредственно владелец того или иного средства массовой информации, использующий его в своих целях, среди которых защита элементарных экономических интересов (прибыль, капитализация, контролирование сектора рынка). Если собственником является политическая сила, то главным становится накопление символического капитала, контроль рынка идей, пропагандистская деятельность и т. п. И в том и в другом случае существуют рамки политики издания, видения и миссии, в менеджерском смысле этого слова, определяемые собственником, и принуждаемые к исполнению сотрудниками-журналистами. Под собственником мы можем также подразумевать государство и общество в целом, которое формирует социальный заказ СМИ и включает некоторые правила, регулирующие их деятельность. Общество в целом является собственником производимой информации, а журналистика − ее пользователем. Поэтому общество обладает правом регулировать потоки информации, закрывать или открывать их.

Общеизвестна философская традиция рассмотрения проблемы свободы вместе с проблемой необходимости[4]. По Далю «необходимый − это, нужный, надобный, без чего нельзя быть, нельзя обойтись; чего нельзя обойти. Мне книги эти необходимы или необходимо нужны. Мель эта необходима, она легла поперек всего русла, образует порог, перекат».

Иными словами, не-обходимость − это пространственное понятие, определяющее непроницаемые стены лабиринта жизненного пути. Обойти или пройти сквозь них невозможно, но можно путешествовать, не натыкаясь на преграды. Для этого нужно знать их местонахождение, то есть карту лабиринта. Мера этого знания и есть свобода.

Таким образом, путь к свободе − это путь обретения мудрости и знания[5]. «И познаете истину, и истина сделает вас свободными«[6].

Эта постоянно меняющаяся карта, вычерчивается в жизненном мире[7] посредством взаимодействия всех видов деятельности или, упрощенно в нашем контексте, взаимодействия потребителей информационной продукции (индивидуумов и социальных групп) и ее собственников (издательств, политических и государственных структур, бизнес−структур).

Эта карта, или точнее лабиринт, должна являться предметом политического анализа, в котором концепция «свободы слова» играет роль путеводной нити.

Речь идет о пространстве обмена информацией и идеями, т.е. коммуникативном пространстве, обладающем многомерной метрикой. Причем размерность его определяется объемом знаний: чем больше знание, тем больше вариантов движения по лабиринту, и шансов обхода припятствий.

И потребитель информации, и ее собственник взаимодействуют в коммуникативном пространстве, вступая в переговоры о правилах обмена и привлекая СМИ в качестве посредника. Степень свободы СМИ определяется рамками, заданными в результате этих переговоров, и опосредованно зависит от того, кто из участников несет ответственность за конструирование коммуникативного пространства.

Если это прерогатива собственника (модель тоталитаризма), то потребитель заведомо будет помещен в ту часть мира, которая обладает наименьшими степенями свободы (в плоскую или линейную вселенную) и посажен на информационную диету. Если, напротив, за конструирование берется потребитель, то собственник очень быстро будет разграблен, и информация в системе иссякнет (анархическая модель). Альтернативой является участие в процессе конструирования реальности и той и другой стороны. Причем степень участия прямо пропорциональна степени контроля над средствами и инструментами, с помощью которых осуществляется этот процесс, т.е. над СМИ. И та и другая сторона стремится повысить их эффективность, и одновременно ограничить их свободу. Этим трем вариантам участия в конструировании реальности соответствуют три концепции юридически фиксируемой свободы печати и журналистской деятельности: авторитарная, полной свободы, ответственной свободы[8][8].

Авторитарная (лат. auctoratas «власть, влияние») − и как ее крайнее выражение — тоталитарная, исходит из того, что пользоваться свободой информационной деятельности могут лишь властные структуры, которые и являются абсолютным собственником информации. Власть представляет интересы доминирующих в обществе политических, экономических и культурных сил. Она обеспечивает снятие ограничений с принадлежащих им СМИ и, наоборот, закрывает возможность для работы «инакомыслящих СМИ». Именно в рамках авторитарной модели рождается такой инструмент как цензура.

Противоположная концепция полной свободы печати сформировалась в борьбе с авторитаризмом. Лозунг полной свободы печати был сформулирован еще в XVII в. и стал одним из основных требований революционно-демократических сил XVIII в.

Лозунг полной свободы печати базировался на достаточно простой и наивной идее. Революционно-демократические идеи в основе своей истинны. Поэтому они на свободном рынке идей победят консервативно-охранительную идеологию. Характерен риторический вопрос Дж. Мильтона: «Кто знает хоть один случай, когда бы истина была побеждена в свободной и открытой борьбе?«[9].

Полная свобода слова, как и абсолютная гласность, закономерно приводила к ориентации на самого нетребовательного потребителя, т.е. к размыванию культурных традиций, к уплощению информационно-коммуникативного пространства, к энтропии. Поэтому идея полной свободы слова, очевидно, можно отнести к утопической.

Некоторым компромиссом является концепция ответственной свободы, которая находит отражение в строгих юридических формах государственного и международного законодательства. В ряде документов зафиксированы определенные ограничения свободы слова, основанием которых является понимание того, что «средства массовой информации обязаны выполнять свои функции с чувством ответственности перед обществом и отдельными гражданами», как записано в документе Совета Европы «Декларация о средствах массовой информации и правах человека». Требование от СМИ действовать ответственно обрастает и другими существенными запретами (пропаганды войны, расовой исключительности, религиозной, социальной розни и т. д.).

Несмотря на то что принцип свободы слова и принцип гласности регулируют отношения совершенно разных субъектов, и свобода слова и гласность неразрывно связаны как раз журналистской деятельностью. Между наличием исходной информации и возможностью ее публикации должен быть установлен определенный баланс. Если превалирует количество информации над возможностью ее обнародования, то возникает задача ее фильтрации в целях преодоления катастрофического зашумления информационного канала (естественного забалтывания). При обратной ситуации − превалирования возможностей публикации над возможностями получения информации − журналист решает задачу разжижения фактов, бесконечно повторяя одно и то же, приводя никому не нужные детали.

Такое положение не выгодно ни журналистам, ни читателям, ни тем, кто этой информацией владеет, но не хочет с ней делиться. Таким образом, гласность − это не обратная сторона принципа свободы слова, а ее органичная часть.

Сегодня общим местом является тот факт, что СМИ решают задачи не только информирования, но и манипулирования, т.е. несанкционированного изменения поведения (потребительского, электорального, правового и т. п.) в прагматических целях. Отмечая это, А.П. Ситников и М.В.Гундарин ввели понятие прагматических коммуникаций, которые, по мнению авторов, произвели настоящую революцию в политических отношениях и способах социального управления в ХХ в.[10]

Основная направленность эволюции медиатехнологий заключается в том, чтобы, с наименьшими затратами средств и ресурсов получить максимальный эффект воздействия. Одновременно с этим в информационных технологиях происходит так называемая дигитальная (цифровая) революция. В рамках обменного взаимодействия потребителя информации и ее собственника агенты обмена − СМИ − постепенно вооружаются до такой степени, что начинают претендовать на собственную роль конструктора реальности, формируя тем самым новый правящий класс − медиакратию.

«Иметь важную информацию значит иметь власть; уметь отличать важную информацию от неважной означает обладать еще большей властью; возможность распространять важную информацию в собственной режиссуре или умалчивать ее означает иметь двойную власть«[11].

Проблема «свободы слова» в медиированной реальности сложна, сверхактуальна и многоаспектна. Она тесно связана с широким спектром общественных, политических, экономических, антропологических и даже технологических проблем, но тем не менее поддается схематизации.

Можно предложить схему, основанную на выделении четырех компонентов:

· первый − это свобода говорить сообразуясь со своим мнением и своей совестью {ХОЧУ ГОВОРИТЬ};

· второй − это свобода слушать, т.е. получать информацию, право знать {ХОЧУ УЗНАТЬ};

· третий − напротив, это право не слушать говорящего, защищаться от деструктивной и просто лишней информации {ЗНАТЬ НЕ ХОЧУ};

· четвертый − право не отвечать на вопросы любопытных, право на конфиденциальность {НЕ СКАЖУ}.

Причем если первые два аспекта широко обсуждаются, то третий и четвертый − редко становятся темой профессионального дискурса.

И все же формулировка понятия «свобода слова» в отрицательном виде (защита от информации и защита информации) — не менее важна для понимания сущности свободы слова и применения этого принципа на практике, чем ее позитивная формулировка: свободная пресса и гласность.

Все четыре компонента находятся в конкурентных отношениях друг с другом. Свобода журналистики как пространство возможностей возникает там, где достигается консенсус между ними. Право говорения должно учитывать право не слушания, а право получения информации — право ее сокрытия. Объем зоны пересечения этих прав и есть область свободы журналиста. Там, где консенсус не возникает, становится невозможной и журналистика.

Схема взаимодействия компонентов принципа «свобода слова»

Рассмотрим эти позиции во взаимодействии несколько подробнее. На схеме показано, что четыре компонента образуют систему, обладающую шестью связями.

В общем эта схема отражает взаимодействие двух фундаментальных человеческих потребностей:

· потребность участия в обменном информационном процессе (получение информации и излучение — трансляция − информации);

· потребность в самосохранении (сохранение самости, защита от привходящего информационного потока, сохранение приватности от попыток обобществления внутренней информационной структуры).

На схеме мы обозначили эти позиции через интенциональные модусы: {ХОЧУ ГОВОРИТЬ}, {ХОЧУ УЗНАТЬ}, {ЗНАТЬ НЕ ХОЧУ}, {НЕ СКАЖУ}.

Важно отметить, что характер возникающих между ними связей различен. Можно выделить группу радиальных и контурных связей. Причем если контурные связи описывают непосредственное взаимодействие, то радиальные − опосредованное. Контурные связи, в свою очередь, могут быть разделены на две группы, по типу обратной связи (положительной и отрицательной), возникающей между ними.

Пары: {ХОЧУ ГОВОРИТЬ} — {ЗНАТЬ НЕ ХОЧУ} и {ХОЧУ УЗНАТЬ} — {НЕ СКАЖУ} характеризуются отрицательной обратной связью. Это означает, что они находятся в конкурентном отношении, претендуя на одну и ту же территорию. Усиление одной стороны отношения вызывает ответную реакцию другой стороны. Это означает, что данные отношения создают условия для удержания равновесности всей системы.

Действительно, интенция сообщения вынуждена преодолевать сопротивление интенции блокирования сообщения, и наоборот, что приводит одновременно к техническому совершенствованию способов сообщения и способов блокирования сообщений.

Две другие пары отношений {ХОЧУ ГОВОРИТЬ} — {ХОЧУ УЗНАТЬ} и {ЗНАТЬ НЕ ХОЧУ} — {НЕ СКАЖУ}, напротив, характеризуются положительной обратной связью. Усиление одной стороны приводит к усилению другой, поскольку они находятся в состоянии не обмена, а энергетической подпитки. Интенция сообщения подпитывает интенцию познания, и наоборот. Поэтому, понятия «свобода прессы» и «гласность» находятся в неразрывной связке, а достижение и того и другого осуществляется в одном и том же политическом контексте.

По свойству положительной обратной связи усиление позиций по данным осям может привести к информационному коллапсу, зашумлению информации. Аналогично автономное усиление пары {ЗНАТЬ НЕ ХОЧУ} — {НЕ СКАЖУ} чревато герметизацией общественной жизни. Но обратной стороной является усиление колебательных процессов в системе, которые в конце концов приводят к ее разрушению. И анархия, и тоталитаризм поэтому обречены.

Характеризовать радиальные отношения {ХОЧУ УЗНАТЬ} — {ЗНАТЬ НЕ ХОЧУ} и {ХОЧУ ГОВОРИТЬ} и {НЕ СКАЖУ}, как следствие их опосредованности на языке «отрицательная — положительная обратная связь», сложно, так как в них присутствует и тот и другой тип обратной связи.

Обменный процесс, возникающий между ними, формирует типичный символический рынок. Действительно, я хочу узнать последние новости. Включаю телевизор и получаю вместе с интересующими меня фактами не только набор мне неинтересных, но и манипулирующих мною фактов. Например: мне предлагают рекламу тех или иных товаров, которые мне не нужны, тем самым я вынужден «продавать» часть своей защиты за право получать знания. Однако я могу использовать эти полученные знания, в том числе и те, которые мне не нужны для того, чтобы совершенствовать механизмы фильтрации нужного и ненужного. Тем самым я все более научаюсь различать одно от другого. Следовательно, желание не знать реализуется через получение знания. Точно так же желание говорить реализуется через соглашение о запретах говорения на определенные темы, а само существование запретов оплачивается их отсутствием.

На основании рассмотренной схемы можно сделать важный вывод относительно стратегии информационной политики: устойчивость системы СМИ как социального института будет возрастать, если уделять внимание сбалансированному развитию оси «свобода слова — защита информации» и/или «гласность — защита от информации». Напротив, дисбаланс системы и в конечном счете ее разрушение, наступят, если актуализируется развитие только либеральной (свобода слова, гласность) или только охранительной осей.

В совершенствовании методов сбалансированного управления свободой слова, гласностью, защитой информации и защитой от информации, на наш взгляд, заключен политический потенциал неполитического в его информационно-коммуниктивном аспекте.

________________________________________