Как то шел я по арбату – опыт кросскультурного перевода с советского на россиянский

1 мая 2012

от admin

Вспомнилось мне как-то стихотворение, услышанное еще глубоко в семидесятых на одной московской кухне. Стихотворение гениальное – поскольку в четырех строках целиком отразилась эпоха:

Как-то шел я по Арбату

И подумал – я Гомер

Но меня огрел лопатой

Пожилой милиционер

К сожалению автора установить не удалось. Кто-то говорил, что они принадлежат Анатолию Звереву, который отрываясь от кисти, частенько выдавал короткие и емкие строки типа «Летит по небу птеродактель. Им рулит Петров – предахтель» Но я сомневаюсь. Зверев художник и скорее всего его лирический герой должен был бы подумать на Арбате о другом великом художнике, а не об эпическом поэте древности. То есть, перо Зверева начертало бы что-то вроде этого:

Как-то шел я по Арбату

И подумал – я Ван Гог

Но меня огрел лопатой

Наш домхудовский парторг

Но, та эпическая мощь и острота , которая явлена в первом варианте исчезает при замене Гомера на Ван Гога, а милиционера на парторга дома художника. Так что точно не Зверев. Если кто знает, кто автор — пишите в комментах, ради восстановления справедливости.

Так вот – прочитал я это стихотворение своим молодым друзьям, но никакой реакции не почувствовал. Они с особым цинизмом сообщили мне, что уже нет никаких милиционеров в России. А сама ситуация описанная поэтическим языком абсурдна, поскольку не ясно с чего это вдруг полицейский будет бить лопатой прохожего за то что тот думает.

Какое дело до этого полицейскому?

И я понял – это стихотворение требует перевода с советского языка на россиянский, как впрочем наверное и вся советская литература. Причем этот перевод должен быть не сколько поэтическим а сколько кросскультурным. Вот такую дерзкую задачу я себе поставил, и кажется решил ее. В начале покажу, что у меня получилось, а потом постараюсь объяснить в чем были трудности перевода и как я пытался их преодолеть.

Влекся как-то я Арбатом

И решил – я Парацельский

И меня огрел лопатой

Розовощекий полицейский.

Начнем с главного. Центральным стихом в этом произведении является , безусловно строка «Но меня огрел лопатой» в оригинале, «И меня огрел лопатой» в переводе. Я этот стих практически не изменил, лишь поменил логическую связку, заменив «НО» на «И», усилив причинно-следственную связь преступления и наказания.

Поясню, удар лопатой – наказание за преступление описанное в двух предыдущих стихах. «НО» означает внутренний детский протест против этого наказания, а «И» — признает закономерность и справедливость оного. Казалось бы оксюморон очевиден, но мои молодые друзья пожимали плечами, не увидев в этих строках ничего смехового (по Бахтину). Они не признавали идею, высказанную лирическим героем : «И подумал, я — Гомер» преступлением, следовательно, единственно смешным в этой ситуации оставался пожилой милиционер, разгуливающий по Арбату с лопатой, и ударяющий ею ни в чем не повинных зазевавшихся прохожих. Карнавальность тут на лицо, однако, улыбнуться по этому поводу могут только любители телепередачи «Аншлаг», а к ним мои молодые друзья к счастью не относятся.

То ли дело наше поколение в полноте понимающее глубину преступления, и неотвратимость наказания за него.

Фактически контрапункт произведения был оставлен без изменений, так как факт наказания является здесь ключом к пониманию трансцендентной сути.

Что же это за преступление? И как объяснить, что это действительно преступление моим молодым друзьям?

Старик Фрейд сказал бы, что речь идет о вздесившемся либидо готовым вот-вот свершить инцест прерываемый кастрационными действиями персоналии отца (пожилого милиционера), то есть об Эдиповом комплексе. Действительно, первые два стиха именно это и манифестируют, пока на лирического героя не сваливается лопата являющаяся символом хирургического инструмента предназначенного для кастрации героя. И будучи уже кастрированным, он с лирической теплотой называет своего мучителя «пожилой милиционер», то есть вполне смиряется с происшедшим.

В этой связи стоит упомянуть Умберто Эко утверждающего: «Уроки Фрейда это уроки трагического, и оптимизм американского психоанализа, старающегося снова включить призрачное «я» в систему норм общественной жизни во имя его благосостояния, извращает самый дух фрейдовского учения, видящего в психоаналитической терапии воспитательную процедуру, которая помогает понять наше существование как бытие-к-смерти».

Был ли кастрирующий «пожилой милиционер» воспитателем и мог ли им быть?

Ответ на этот вопрос мы находим в других строках этого шедевра, равно как и ключи к адаптации оного к новой социокультурной реальности.

Начнем с места действия « Как-то шел я по Арбату», то есть я такой, что могу этак случайно, как бы просто так прогуляться по Арбату. С одной стороны место действия изменить нельзя, в соответствии с названием культового фильма. Однако, замена «Шел я как-то по Арбату» на «Влекся как-то я Арбатом» не означает вовсе, что обыкновенный человек не может как-то так случайно пройтись по Арбату, — наверно может. Но в современных условиях, в густобрендированном пространстве Арбата он не может просто идти, но лишь влечься. Это предвидел еще Венечка Ерофеев, признаваясь, «я и не шел, я влекся».

Следующая замена, наверное самая спорная.

«И подумал я Гомер» — «И решил я парацельский». Были крамольные мечты о Гомере, а тут о Парацельсе. Чем второй хуже первого? Утверждаю, что в советское время Гомер был хуже, поскольку предполагал этакую внепартийную поэтическую позицию, а сейчас это уже не важно. Напротив претензия алхимического парацельсиризма как минимум угрожает фармакологическим корпорациям и всей экономической системе общества.

О лопате было сказано выше, но можно и дополнить.

Э.Фром сказал бы что лопата — символическая форма кастрационных комплексов, которые стали характерной чертой нынешней внешней и внутренней постсоветской политики.

Согласно Дерриде, речь идет об экономике смерти в самом принципе жизни. Жизнь является ни чем иным как уклонением от прямого пути к смерти, откладыванием и обходом (Aufschub). Организм хочет не просто умереть, а умереть собственной, имманентной ему смертью. Лопата одновременно открывает изакрывает эту возможность, то есть является символом наказания в его абсолютной форме.

«Рассматриваемые в этом свете влечения к самосохранению, к власти и самоутверждению теоретически сильно ограничиваются; они являются частными влечениями, предназначенными к тому, чтобы обеспечить организму собственный путь к смерти и избежать всех других возможностей возвращения к неорганическому, кроме имманентных ему».

Деррида мыслит эту «имманентность» как момент «свойственности», как тенденцию к освоению (appropriation, Ereignis), господствующую как над принципом удовольствия, так и над «жизнью смертью». Что же за сила соединяет жизнь и смерть, неустанное избегание смерти и неизбежное стремление к ней. По мнению Фрейда, это сила повторения. Таким образом, фундаментальный принцип, лежащий в основе как принципа удовольствия, так и «жизни смерти» (Деррида) – это принцип повторения. Повторение можно считать универсальной силой, предстающей, по Делезу, то демонической, то спасительной, осуществляющейся то в Эросе, то в Танатосе. В опыте даны лишь те или иные сочетания Эроса и Танатоса. Роль Эроса – связывать энергию Танатоса и подчинять эти сочетания принципу удовольствия. С другой стороны, Эрос всегда влечет за собой Танатос, как безосновность и оборотную сторону созидания. Таким образом, влечение к смерти определяет условия человеческого бытия как таковые, оно неизбежно и непреодолимо и, в этом смысле, представляет собой предельную реальность существования человека. Следовательно, задача человека, и психоанализа в частности, не в том, чтобы «превозмочь» влечение к смерти, но в том, чтобы уяснить его и определить свой модус существования в этой ситуации.

Последняя строка у некоторых критиков вызывает вопрос – не исковеркал ли я заменой «пожилой милиционер» на «розовощекий полицейский» изложенный выше глубинный психоаналитический смысл эпохи? Отчасти да, стушевав персоналию кастрирующего отца. Но чем розовощекий Брат менее успешно сможет справиться с этой задачей. К тому же милиционеров уже больше нет, а к полицейским мы должны быть вполне политкорректны, изображая их в максимально привлекательном свете.