ОБРАЗ ИНОЧЕСКОГО ЖИТИЯ

16 октября 2012
от

Ю.С. ИСАТОВ

Доклад на XII Международных Рождественских образовательных чтениях

  («Социальная киновия» С.А. Рачинского /1833-1902/)

Русский просветитель и педагог Сергей Александрович Рачинский (родной племянник поэта Евгения Баратынского) родился 2 (14) мая 1833 года в Москве. Почти вся его жизнь была связана с родовым поместьем Рачинских-Баратынских – селом Татевым Бельского уезда Смоленской губернии. Малая родина Рачинского стала в XIX веке настоящим университетом крестьянской педагогики. После публикации в 1881 году знаменитых «Заметок о сельских школах», к Рачинскому хлынул поток выпускников университетов, желающих трудиться на «ниве народной». Среди гостей Татева были и такие выдающиеся личности, как историк князь С.Д. Шереметев, философ В.В. Розанов, автор известных «Писем из деревни» А.Н. Энгельгардт, глава миссии Русской Церкви в Японии святитель Николай Японский. Всего же С.А. Рачинский построил около 30 сельских школ-интернатов «с правильным общежитием». Из них сохранилась и действует до сих пор татевская школа. Указом императора Александра III, по примеру сельской православной школы С.А. Рачинского, в России создается сеть церковно-приходских школ-интернатов, имеющих государственный статус. Сегодня такие школы могли бы стать основой для борьбы с беспризорностью и растущей неграмотностью населения. Особого внимания опыт Рачинского заслуживает в связи с экспериментом по реструктуризации сельских школ[1].

«До поступления в университет, кроме хорошей домашней школы, Рачинскому пришлось путешествовать за границей, где он и завершил свою подготовку к серьезной научной работе и дальнейшему художественному развитию. Окончив в 1853 г. курс в Московском университете со степенью кандидата, Сергей Александрович в 1859 г. напечатал диссертацию «О движении высших растений», за которую получил степень магистра, и затем, в родном университете кафедру ботаники. В 1866 г. за сочинение «О некоторых химических превращениях растительных тканей» он удостоен степени доктора ботаники; кроме того, перевел известное сочинение Дарвина «О происхождении видов» и Шлейдена «Жизнь растений» и напечатал в «Русском Вестнике» научно-популярные очерки, под названием – «Цветы и насекомые». В 1868 году Сергей Александрович покинул Московский университет вместе со своими друзьями Б.П. Чичериным и Д.М. Дмитриевым и навсегда поселился в своем родовом имении – селе Татеве, только в деревне, среди крестьянских детей, в сельской школе найдя свое искреннее призвание.

Он был убежденный классик и перечитывал Горация по изящному изданию, подаренному ему П.М. Леонтьевым, с которым, как и с Катковым, был в дружеских отношениях, так что состоял даже некоторое время негласным редактором «Русского Вестника» в период печатания там «Отцов и детей». Он отлично знал также и вообще всю художественную литературу, а языками владел так, что перевел на немецкий язык «Семейную хронику» Аксакова. Эти интересы входили для него в общий интерес к искусству. В молодости он писал по специальным художественно-историческим вопросам (о Рафаэле), но главным образом занимался он музыкой (хотя сам и не играл ни на одном инструменте). В университетские же годы он был близок с Н. Рубинштейном и первое произведение Чайковского на оду Шиллера «К радости» было посвящено Рачинскому. А еще раньше, когда он жил за границей, где, между прочим, Шлейден поручил ему, начинающему русскому ученому, составить немецкое предисловие к его книге о «Растении», он был дружен в Веймаре с Листом и, по просьбе последнего, написал немецкий гимн в честь св. Франциска, что было ему тем легче, что он питал к этому святому всегда особое уважение и любовь»1.

Все перечисленное еще не служит поводом для создания какого-то общественно-значимого института, какой-то личной школы, способной прославить в отечестве особое имя педагога (каковым он изначально, возможно, и не являлся). Здесь нужна не просто внешняя особливость, а как раз некая имманентная, то есть внутренне присущая традиционность, которую многим совершенно естественно и легко будет воспринять. То есть именно как педагогическую школу. А вовсе не индивидуальная особенность, готовая подчинить всех в угоду собственной теории. Личное, роднящее со всеми чувство общественной необходимости. Куда же его, Рачинского, понесло от фантастической «общечеловеческой» культуры, которая далеко не всегда и не всем человекам оказывается пригодной, а то и стремится переломать их? «Поэт – учитель народа тогда, когда он судит и рядит жизнь во имя идеалов – жизни самой присущих, а не им, поэтом сочиненных», – говорит Аполлон Григорьев (из писем к А.И. Тургеневу).

Практически все многочисленные статьи о Рачинском содержат перечисление чрезвычайно обширного круга знакомств и научно-публицистических трудов этого неутомимого и необыкновенно общительного в личной жизни общественного деятеля. После чего следует повествование о его деятельности на ниве педагогики и о тех результатах, которые эта деятельность принесла в масштабах страны. Часто, именно создание Рачинским трудовых сельских школ-интернатов называют его «педагогическим наследием». Хотя, при более тщательном рассмотрении, оказывается, что здесь ничего нового, по сравнению, с идеями другого выдающегося педагога-практика, создателя системы «трудового воспитания» Песталоцци2, Рачинский не предложил. Он лишь осуществил их у нас на деле, что вызвало резонанс не только в среде «осмыслителей» педагогического опыта, но и среди практиков. Наиболее яркие из них, в аспекте «трудовой педагогики», это, разумеется, Макаренко, а также основатель сыктывкарской агрошколы-интерната Католиков3. В первую очередь это касается грамотного сочетания приобретаемых в школе знаний с умением делать конкретное, нужное дело. Если взять обучение грамоте по часослову и псалтири, уроки пения и устного счета, паломничество по святым местам4, то опять ничего выходящего за рамки теперь уже семейных народных традиций, мы не обнаружим. А вот за жесткие рамки чересчур формализованной и оторвавшейся от этих традиций школы – это да5.

Если теперь пытаться говорить об особенностях личности самого педагога, несомненно имевших влияние на систему его преподавания и на сам образ жизни, мы сперва также вынуждены будем идти по этому же пути. Судить по делам. А потом уже думать об «идеях и влияниях». Взаимных, разумеется. Ведь даже список гостей татевской школы и собеседников Сергея Рачинского, хоть он велик и представителен, но еще не достаточен для характеристики. Менделеев, Толстой, Чайковский, Соловьев, Столетов, святитель Николай Японский (Касаткин), Фудель, Победоносцев, Чичерин, Васнецов, Киреевский, Аксаковы, Хомяков, – многие из нас со всеми ними тоже прекрасно «знакомы». Поскольку люди культурные. Но этот «список знакомств» мало чего о каждом из нас говорит. О Рачинском «личностных» сведений мало еще и потому, что в биографии его нет привычной нам «литературщины», нет макаренковской или там чаадаевской страсти, каких-то особенно ярких поступков, – одни только спокойные, размеренные дела. Прямо «житие» какое-то! А где же особенность? Да именно в этом спокойствии.

И здесь мы видим, что о личности Сергея Александровича лучше всего говорит еще одна, и самая существенная сторона нашей национальной традиции, составлявшая основу всей его деятельности, всего образа бытия педагога и его воспитанников. Это – аскетическая традиция русской культуры и русского менталитета. И это тоже семейная традиция, также внесенная Рачинским, наряду с уже перечисленными выше, в уже достаточно отравленную и развращенную нигилизмом школу.

Заметим, что смысл аскетики – вовсе не пассивность, не бегство от жизни, но именно действие, подчас очень активное, хотя не всегда заметное внешне. Это внутренняя духовная брань против греха. Это делание добрых дел, которые для христианина означают не дела и «подвиги вообще», а конкретное исполнение заповедей6. Греческий глагол «аскео» означает: обрабатывать, упражняться, заниматься, стараться, возделывать. Вплоть до середины XVII века это возделывание было семейным, домашним. С соблюдением временно′го ритма церковной, молитвенной жизни. Немалое значение в домашнем воспитании имел знаменитый «Домострой».

Ближе всех передал смысл такого возделывания в школе один из последователей Рачинского князь Николай Жевахов: «Если назначение школы в том, чтобы научит грамоте или в том, чтобы расширить умственный кругозор учащихся, или, наконец, в том, чтобы приготовить нужных для потребностей жизненного обихода людей, то цель будет достигнута увеличением общего числа грамотных, образованных и представителей профессиональных знаний. Но если цель школы шире, если назначение ее в усвоении учащимися их назначения на земле, в указании им места и роли в жизни, то цель будет достигнута только тогда, когда каждый ученик, по выходе из школы, будет знать, для чего ими пользоваться в жизни»7.

Возделыванием живых, Богом данных ему саженцев, занимался педагог Рачинский в среде, приготовленной для этого надлежащим образом, по определенным строгим правилам. С определенным режимом, вплоть до распорядка дня с утренними и вечерними молитвами, воскресными и праздничными богослужениями8. В «среде», очень похожей на монастырское общежитие – киновию. Где трудовое послушание – только часть дневного распорядка. Как о «киновии Рачинского» об этой школе и надо вести речь. Маленькие монахи? Нет, не монахи. Господь ведь не создал разных правил для монахов и мирян. Только одно здесь важно, что: «Свет монахам суть ангелы, а свет для всех человеков – монашеское житие» (Иоанн Лествичник). Это и не бегство от жизни, не бегство от семьи, потому, что воспитанники смоленских интернатов несли определенное социальное служение в семьях (их не отлучали, как макаренковских колонистов, от семьи), в окружающих деревнях (возьмите хотя бы чтение Псалтири по усопшим), в самом интернате: забота о младших, чему они были прекрасно обучены еще в домашнем кругу9. Самому труду, кстати, они обучены не на конвейере, а в той же семье. Главное служение Рачинского: воцерковление своих учеников10. Здесь отличие Восточной Церкви от Западной, чрезмерно предающейся социальному служению во имя чисто земных благ. Для нас же Благая Весть – это факт управления миром во имя спасения. А не во имя осуществления некоей идеи «социальной справедливости», или же «социального прогресса», то и дело приводящей к революциям.

Замечательный пример был приведен Рачинским в его «Сельской школе». Как-то в Париже провели эксперимент: детям начальных школ задали сочинение на тему, как бы каждый желал провести свою жизнь. Идеалом большинства оказался честный труд и приобретаемый им скромный достаток. Ту же тему Рачинский неоднократно задавал ученикам своих школ (а таковых школ было тогда уже более 10). И обнаружил, что наиболее часто повторялся один и тот же мотив: сперва собственная земля и крепкое хозяйство, а затем отречение от всего мирского, раздача имущества бедным и уход в монастырь! Разумеется, в некий идеальный, неземной, известный им по рассказам странников11.

Пример не случаен, и Рачинский обратил на него внимание потому, что в его школу, наряду с сильно развращенными детьми торгашей и кабатчиков, шли и такие вот дети, готовые осуществлять вместе со школой аскетический «проект совместной жизни», у которых это с младых ногтей «планируется».

В школе ребенок проводит большую и часто самую важную, определяющую часть своей жизни. «Девять десятых из учеников наших сельских школ не ходят в школу, а живут в ней», – пишет Рачинский12. Это существенное время жизни, сама жизнь. Это именно жизнь, а не «пребывание». К тому же, работа в сельском интернате – это практически все время жизни педагога. В «социальной киновии Рачинского», он тот же инок, наравне со своими учениками. Образовывая своих учеников, он неотрывен от них и формирует себя, свою личность, рамками общих правил (Устава) и единой для всех аскетики13. Это совместная жизнь в духе веры. Образование по образу Божию, и воспитание, как питание вечной пищей: плотью и кровью Христа. Единым на потребу.

«Пишу эти строки в субботу вечером. Учение в школе еще не началось. Но ученица из самой дальней деревни нашего прихода (18 верст) уже тут. Она поет на правом клире: это радость и гордость ее жизни. Из темной глубины притвора, где за густой толпой мужчин, вздыхая и крестясь, перешептываются деревенские кумушки, она вознесена на высоту того таинственного алтаря, в который она не может вступить. О ней молятся на сугубой ектении. Те святые и страшные слова, от которых содрогаются сердца и гнутся колени, – она оглашает ими церковь и мало-помалу, в строгом строе созвучий перед ней раскрывается их глубокий смысл» (С.А. Рачинский, «Сельская школа»).

И последнее: что звало в татевскую школу таких гостей, как, например, П.И. Чайковский, посвятивший первое свое произведение на оду Шиллера «К радости» Рачинскому? Ведь не ради обретения педагогических навыков, и не ради «культурного обмена» он туда заезжал. Чего он там искал? Сдается, что многие деятели культуры, как в монастырь туда потянулись (как в свое время и Гоголь, и Достоевский, и Лев Толстой в Оптину Пустынь). Не для «культурных бесед», которые есть простой обмен информацией, а для истинного, искреннего общения с народом, с детьми, возможного только в Боге. Для духовного укрепления в атмосфере «социальной киновии» Сергея Александровича Рачинского.

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ

РАСПОРЯДОК ДНЯ В ТАТЕВСКОЙ ШКОЛЕ

«Утро учебного дня в Татевской школе обыкновенно начиналось в 6 часов утренней молитвой. Порядок утренней и вечерней молитвы был таков. Начальный и заключительный возглас произносился (в форме предписанной мирянам) одним из учителей; далее один из младших учеников произносил наизусть молитвы начальные и, наконец, один из старших учеников внятно и неспешно читал по месяцеслову все положенные молитвы. Молитвы прерывались и оканчивались пением. Очереди при чтении молитв не соблюдалось, «ибо дозволение читать молитвы», по словам С.А., – есть некоторая награда за успехи в церковном чтении». На молитвах всегда, конечно, присутствовал сам С.А. На утренней молитве, более краткой, чем вечерняя, присутствовали только ученики, живущие в общежитии. – За молитвой следовал завтрак, который обычно состоял из хлеба с молоком или квасом – по постным дням. Время после завтрака до 9 часов, т. е. до начала уроков, наполнялось хозяйственными работами. Дети помогали кухарке, известной в школе под именем «бабушки» – добрейшей старушки, Прасковьи Федоровны. Кроме кухарки в школе не было прислуги: все обязанности школьного сторожа ученики исполняли сами поочередно. Так они должны были нарубить дров, привезти с речки воды, убрать школу. С.А. в это время, по всегдашнему своему обыкновению ходил навестить – поздороваться со своей престарелой матерью (умершей в 1894 г.) и сестрой и возвращался к началу уроков. В 9 часов начинались уроки и продолжались до 12-ти, с пятиминутными перерывами после каждого часового урока. В 12 часов обед. В столовой, которая служила и спальней учеников, для чего по стенам поделаны были нары с отделениями для каждого мальчика, стояли два длинные стола с лавками по бокам; на конце одного обычно садился С.А., а на конце другого – его младший помощник; все ели из одинаковых белых глиняных чашек. Садясь за стол и вставая, ученики пели обычные молитвы. Обед и ужин приготовлялись в уровень крестьянской семье среднего достатка и обычно состояли из следующих незатейливых блюд: щи, или суп, и каша (при чем посты соблюдались со всей строгостью), по праздникам сверх того пироги и чай; – пища, словом, самая простая, но питательная. Вообще в пище, равно как и в одежде, не было ничего роскошного и прихотливого, никаких отступлений от крестьянского быта, – кроме разве того, что во все скоромные дни подавали щи и суп с говядиной. Овощи к столу употреблялись свои из школьного огорода, возделываемого руками все школьной семьи с самим С.А. во главе, и их хватало обычно на всю зиму. После обеда был перерыв до 2-х часов. В это время очередная партия учеников привозила новый запас дров, – а другие или копались в огороде (весной или осенью) или огребали снег около училища (зимой), просто играли – катались на льду, с горы и т. п. А для С.А. физической работой в послеобеденное время служила очистка от навоза и всяких нечистот площади между школой и церковью и вообще около школы. Другая работа С.А., которой он часто отдавался в послеобеденное время, а также и в другие часы досуга – это переписка нот для хора своей и соседних школ.

От 2-х до 4-х часов шли опять уроки; в 4 часа ребята полдничали, затем до 6 часов опять были прогулка и игры. Около 6-ти вновь начинались вечерние занятия, состоявшие в умственном счете, грамматическом разборе, спевках и т. п. Вслед за вечерними занятиями, оканчивающимися в 9 часов, следовали вечерняя молитва совершалась по тем соображениям, чтобы дать возможность присутствовать за ней и всем приходящим ученикам Татевской школы и чрез это сделать ее общею. Порядок вечерней молитвы, в общем тот же, что и утренней. Иногда вечерняя молитвы заменялись акафистом, или иным молитвенным последованием. Вслед за молитвой – ужин, после которого скоро дети ложились спать. Так незаметно проходил зимний будничный день в Татевской школе. По субботам и воскресеньям и вообще по праздничным дням жизнь несколько видоизменялась. В субботу уроки кончались в 12 часов. Пообедав, живущие в школе ученики мыли и убирали школу; потом сами отправлялись в баню. Вернувшись оттуда пили чай. После чаю сам С.А. читал и объяснял очередное воскресное, или праздничное Евангелие. Завершались субботы спевкой к воскресной обедне. После спевки были – обычные вечерняя молитва и ужин». /Предисловие к пятому изданию «Сельской школы», 1902 год/.

«Настаиваю теперь только на том, что такое интенсивное учение не есть насилие над детьми, но уступка их требованиям: они пришли учиться, и, кроме школы, деваться им некуда. Чтобы выжить их из класса, буквально нужно погасить лампу… Они высоко ценят те необходимые умения, которые могут быть приобретены лишь при весьма интенсивной работе. Все это неудержимо теснит нашу школу к увеличению числа учебных часов, и главным двигателем тут являются сами ученики. Их постоянное присутствие в школе, их поистине ненасытная жадность к учению волей-неволей заставляют всякого внимательного учителя умножать число классных занятий, в особенности в первой половине зимы, когда нужно пользоваться всем кратким днем… Такое усиленное учение всякому учителю-крестьянину представляется вполне нормальным». / С.А. Рачинский, «Сельская школа»/.

 



[1] Любая общественная агрономия начинается с земской статистики, необходимой для понимания того, чем люди живы, и соответствующим образом составленной. Изданный в 1993 году Исторической библиотекой каталог выставки «Из истории земства в России с 1864 г.» (годы резкого роста населения, решения социальных вопросов и школьной реформы) содержит около ста тридцати наименований книг, статей и отчетов того времени, посвященных организации земского хозяйства. Более половины работ посвящены состоянию народного образования (включая материальное положение учащихся), общественного призрения, культуры и медицины. Сегодняшняя «Унифицированная система показателей Госкомстата для муниципальных образований», напротив, относит строительство школ, приютов, содержание общественных парков и библиотек к факультативным, т.е. необязательным показателям развития муниципального хозяйства. В этой связи социальная реструктуризация сельских школ может рассчитывать только на местные ресурсы. И здесь надо отметить исключительное доверие среди населения именно к школам Рачинского, в отличие от тех же земских школ, которые воспринимались, как учреждения исключительно казенные, и попечение о них никто на семя не хотел брать.



1 Из предисловия к пятому изданию «Сельской школы» С.А. Рачинского, СПб, 1902 год.

2 «Учреждение, воспитывающее для индустрии, требует развития разнообразных способностей и навыков, нужных промышленности, и такое учреждение не может быть односторонним». /И.Г. Песталоцци/.

«Знания, приобретаемые в {сельской} школе, только и получают некоторую цену, если [они] сопряжены с соответствующими умениями». /С.А. Рачинский, «Сельская школа»/.

3 1) Александр Католиков, «Дом моих детей», издательство Российского детского фонда «Дом», 1997 г.; 2) Сыктывкарская агрошкола-интернат им. А.А. Католикова, «Эксперимент в агрошколе-интернате. Первые шаги». Сыктывкар, 1996 г.

4 С.А. Рачинский «Школьное путешествие в Нилову пустынь».

5 «Сколько наделало вреда смешение понятия о знании с понятием об умении! Увлекшись мечтательной задачей всеобщего просвещения, мы назвали просвещением известную сумму знаний, предположив, что она приобретается прохождением школьной программы, искусственно скомпонованной кабинетными педагогами. Устроив таким образом школу, мы отрезали ее от жизни и задумали насильственно загонять в нее детей для того, чтобы подвергать их процессу умственного развития по нашей программе. Но мы забыли или не хотели сознать, что масса детей, которых мы просвещаем, должна жить насущным хлебом, для приобретения коего требуется не сумма голых знаний, коими программы наши напичканы, а умение делать известное дело, и что от этого умения мы можем отбить их искусственно, на воображаемом знании, построенною школой. Таковы и бывают последствия школы, мудрено устроенной, и вот причина, почему народ не любит такой школы, не видя в ней толку». /К.П. Победоносцев, «Народное просвещение»/.

6 «Заповеди же Христовы – это не препятствие к вольной жизни, а объективные законы человеческого бытия, которым, как и законам мира физического, необходимо следовать, чтобы быть счастливым и здравым и чтобы жить в мире, а не в войне. Христианство ничего не отнимает у человека. Перефразируя мысль Паскаля, можно сказать: христианство, не лишая человека ничего жизненно необходимого, дает ему в то же время возможность даже в тяжелейших условиях этой жизни иметь то, что именуется счастьем». /Игумен Никон, «Письма к духовным детям»/.

7 Князь Н. Жевахов, «Назначение школы», 1904 г.; СПб, «Знамение», 1998 г.

8 См. ПРИЛОЖЕНИЕ: «Распорядок дня в татевской школе».

9 «Мальчик, поступающий на одиннадцатом году в сельскую школу, мало похож на своего сверстника из образованных классов. Он не видал еще букваря, но твердо знает азбуку жизни. Он уже испытал много недетского горя, участвовал во многих недетских трудах. Едва он стал твердо держаться на ногах, ему поручили нянчить младшего братца или сестру… На пороге сознательной жизни на них возлагается самая страшная из ответственностей – ответственность за жизнь беспомощного, дорогого, но докучливого существа… Он – деятельный участник всех трудов и забот семьи». С.А. Рачинский, «Сельская школа», М., «Педагогика», 1991 г.

10 Такая школа христианской жизни должна: 1) укрепить веру; 2) научить молиться; 3) научить распознавать свои грехи; 4) научить бороться с грехом и искушениями; 5) научит понимать и принимать близко к сердцу богослужение, Евангелие, творения святых отцов; 6) научить смотреть на заповеди не как на препятствия к вольной жизни, а как на путь к обретению Христа. «Наша школа – школа христианская не только потому, что в таком направлении построен весь ее педагогический план, но также и потому, что учащиеся ищут в ней Христа, что учащиеся только Христа ради могут поднять ее труды», – пишет Рачинский в своей «Сельской школе».

11 Не благодаря ли этим «каликам перехожим» так отличался наш патриотизм от воспитываемого в тех же школах немецких патриотизма исключительного, «государственного». Наш патриотизм – это любовь к святым местам Отечества, – к Святой Руси.

12 «Деревни наши так разбросаны, ученики наши так малы и так плохо одеты, что лишь из одной, много из двух, трех деревень они могут ходить ежедневно в школу. Все живущие в деревнях более отдаленных приходят на целую неделю с запасом хлеба, целый день сидят в школе или толкутся около нее, ночуют где попало – в классе, церковной сторожке; более зажиточные – в особо нанятых квартирах… Школы, при которых устроено для учеников особое помещение или даже правильное общежитие, составляют весьма редкое исключение» / С.А. Рачинский, «Сельская школа»/.

13 Приобретенный в семье социальный навык, в «социальной киновии Рачинского» зачастую становился основой уже высшего, общественного социального служения (тем, что в монастырях именуется «послушанием»):

«Тот же мальчик (12 лет) способен целыми часами заниматься с целым классом новичков – учить их с жаром, с толком, с увлечением и приковывает их внимание не хуже любого патентованного учителя. Почти во всяком из наших школьников есть педагогическая струнка, часто весьма сильная. Учитель, умеющий играть на этой струнке, приобретает драгоценное, почти необходимое подспорье в почти неограниченной работе, возлагаемой на него исключительными условиями нашей школьной жизни. Во всякой школе найдутся два-три толковых и усердных мальчика, которым, с великой обоюдной пользой, можно смело поручить младших товарищей…».

/ С.А. Рачинский, «Сельская школа»/.

Google Bookmarks Digg Reddit del.icio.us Ma.gnolia Technorati Slashdot Yahoo My Web News2.ru БобрДобр.ru RUmarkz Ваау! Memori.ru rucity.com МоёМесто.ru Mister Wong

Метки: ,

Версия для печати Версия для печати

Комментарии закрыты.

SSD Optimize WordPress UA-18550858-1