Антроподицея в медиированной и гипертекстовой реальности

А.А. Калмыков

Современный человек существует как минимум в трех пластах реальности:  реальности выстраиваемой на основании личного опыта, реальности медиасферы и гипертекстовой реальности информационно-коммуникативных технологий интернета. Эти реальности в современном мире имеют равнозначный онтологический статус. Причем, очевидна тенденция увеличения времени коммуникации человека с медиасферой и интернетом, по отношению к бытию с самим собой. Это требует вновь обратиться к проблеме оправдания существования человека и смысла его жизни (антроподицеи), которая  в христианстве разрешается через укорененность человека в Боге и домостроительство Спасения.

Ключевые слова: антроподицея, медиасфера, гипертекст, полионтичность.

The modern person exists at least in three layers of reality: realities built on the basis of personal experience, reality of the media sphere and hypertext reality of informative and communicative technologies of the Internet. These realities in the modern world have the equivalent ontologic status. There is a tendency of increase in time of communication of the person with the media sphere and the Internet, in relation to life with itself.  It is necessary to address to a problem of a justification of existence of the person and sense of his life again.

Keywords: antropoditsey, media sphere, hypertext, poliontichnost

 

«Среди предметов необъятного мира вижу и себя — человека. Кто Я? Откуда и для чего являюсь на земле? Какая причина и цель моей земной жизни, этого странствования, краткого в сравнении с вечностью, продолжительного и утомительного в отношении к самому себе? Являюсь в бытие бессознательно, без всякого со стороны моей согласия; увожусь из этой жизни против моей воли, в час неопределенный, непредугаданный. Являюсь и увожусь, как невольник. Более ! Являюсь и увожусь, как творение. Живу на земле, не зная будущего.(…) Способ отшествия моего из земной жизни страшен: он именуется смертью.(…), но во мне живет убеждение невольное естественное, что я бессмертен.(..) Человек — тайна для самого себя.»[1]— писал Святитель Игнатий (Брянчанинов).

Как известно антроподицея  [от греч. ἄνθρωπος — человек, δίκη — справедливость], учение об оправдании человека в рус. религ. философии нач. XX в., близкое по темам к религ. и философской антропологии.

Проблема оправдания человека, казалось бы, столь многопланово и многослойно обсуждаемая в начале 20 века, особенно в русской религиозной философии[2], сегодня в начале 21 рискует вновь стать главной темой и научного и богословского дискурса. Христианский ответ на вопрос о цели и смысле человеческого земного существования известен: укорененность в Боге и домостроительство Спасения.

Однако при всей очевидности для христианина подобной формулы – загадка  человека, смысла его жизни и его предназначения, т.е. всего того, что очерчивается термином «антроподицея» так и остается неразгаданной и безответной. Почти трагическую формулировку проблемы антроподицеи находим у богослова и философа  Н.В. Несмелова «Природа человеческой личности доказывает собой действительное существование Бога и оправдывает истину религиозно-нравственного сознания в человеке. Однако путем этого оправдания и доказательства утверждается только действительность загадки о человеке, а самая загадка нисколько не разъясняется. Если верно, что в природе человеческой личности фактически дан образ безусловного бытия, то само собой разумеется, что человек есть не то, чем он является в мире, а потому он и должен быть не тем, чем он может быть по условиям своего физического существования. Но так как это должное бытие на самом деле оказывается совершенно недостижимым, то признание его истины неизбежно влечет за собой двойное противоречие: необходимую действительность наличной жизни приходится считать неистинной, а истину жизни, долженствующей быть, приходится считать по отношению к человеку совершенно недействительной.». Так начинается первый абзац параграфа с характерным названием «Безответный вопрос о конечном назначении человека (Глава IX Загадка о человеке)[3].

Подобная обостренная постановка проблемы оправдания человека в форме двойного противоречия естественным образом выводит антроподицею в предметную область не только философской антропологии, что можно считать вполне естественным, но и в сферу интересов других философских наук: прежде всего онтологии, аксиологии, праксиологии, социальной философии и т.п.

Что касается последнего, то вероятнее всего столь широкий интерес к данной проблеме со стороны отечественных мыслителей рубежа 19-20 – го веков был обусловлен предчувствием социальных потрясений и кардинальной перестройки повседневности, в которой нужно было вновь искать место Христу, смиряясь или противясь социальному злу, а также с новых позиций исследуя природу социального зла. Характерны в этом плане «проклятые вопросы» мучившие Ф.М. Достоевского, а также известное блоковское «В белом венчике из роз, впереди Иисус Христос».

Приведем еще один фрагмент текста Н.В. Несмелова, в котором он как-бы объясняет, а по сути оправдывает, наступающий материализм: «пока существует это роковое противоречие (между есть и является, прим. авт.), человек естественно может стремиться к утверждению себя в одном только образе мира физического, и эта попытка естественно может увлекать собой научно-философскую мысль человека, потому что она действительно ведет к полному устранению всех противоречий в мышлении о человеке, и тем самым она весьма легко может вызывать иллюзорную надежду человека на полное устранение этих противоречий и в действительной жизни его».

У о. Павла Флоренского антроподицея жестко связывается с теодицеей которая есть «восхищение нас к Богу» («восхождение благодати в нас к Богу»), а антроподицея — «нисхождение Бога к нам» («нисхождение благодати в наши недра»)[4]. Получается, что оправдание человека вовсе не его дело, а прямое участие Божественной Благодати, что и отвечает на основной вопрос антроподицеи «какими путями человек принимает Божие спасение в себя и спасается своим Спасителем?»[5]. Напротив, теодиция – оправдание Бога – прямая задача человека, которую следует решать приобщаясь к жизни церкви и таинствам. Отец Павел так и говорит, что речь должна идти «о категориях духовного сознания и об откровении Божием в Священном Писании; о священных обрядах и о святых таинствах; о Церкви и ее природе, о церковном искусстве и церковной науке и т. д. и т. д. А это все должно быть обрамлением центрального вопроса антроподицеи — христологического».[6]

Недостаточность чисто рационального взгляда на проблему иллюстрирует высказывание великого русского художника В.М. Васнецова: «Христианское учение о нравственности тесно связано с верой в бессмертие человеческой души и с верой в Христа, как Сына Бога Живаго, утвердившего эту веру на земле. <…> Если Христос Иисус только лучший, умнейший, возвышеннейший человек, то нравственное его учение теряет силу обязательности. (…) Не разумнее ли спасать и оберегать здоровых и сильных (как у древних), а слабых и больных предоставить их участи? <…> Зачем мне стремиться лично делать добро, а если зло мне лично выгоднее? <…> А у науки нет незыблемых оснований возразить против такой теплой морали. Правда, такую мораль можно назвать звериной, но ведь человек с одной своей наукой, без Бога и Христа, неудержимо стремится к идеалу человека – культурного зверя, ибо если человек не носит в себе образа и подобия Божия, то, конечно, он зверь – высший зверь — образ и подобие зверино.»[7]

Прав Н. В. Несмелов – существует соблазн найти разрешение «рокового» противоречия вне Бога, и оно действительно может быть получено, например в форме: «Цель жизни – жизнь». То есть сам факт нашего существования свидетельствует о присутствии некого смысла жизни, без признания которого человек, обладающий сознанием, просто существовать не может, не зависимо от того признает он наличие смысла или нет.

Однако подобный экзистенциальный путь мышления привел с одной стороны к образу «постороннего» А. Камю, а с другой к «сверхчеловеку» Ф. Ницше. И то и другое, в сущности, лишало человека человеческого, или сводило его к звероподобной биологической форме существования, к культурному зверю – слабому и подвластному обстоятельствам и стихиям постореннему или сильному сверхчеловеку, сумевшему встать над ними. Смысл жизни и того и другого не определен, а точнее полностью отсутствует.

Есть известная православная формула: “Человек — Ангел Земной и Тварь Небесная”,  в которой ясно прописана двойственность человеческой природы. С.Л Франк писал: «…Личность может опять-таки быть постигнута лишь трансрационально-монодуалистично, как единство раздельности и взаимопроникновения — как такое единство, сущность которого заключается в его непостижимости.»[8]

Тем не менее, научно-философская мысль неоднократно осуществляла попытки оправдать и объяснить человека из самого себя, то есть в рамках гуманизма. В этом смысле примечательна статья П.С. Гуревича и В.С.Степина «Философская антропология: Очерк Истории»[9], в которой проводится  анализ различных концепций человека и антропогенеза в контексте философской антропологии,  и хотя в ней авторы весьма иронично возвышаются над теологическими объяснениями «… трезво проницательное продумывание хода человеческой истории избавляет философов от теологических мифов, от неблагоразумной веры в предзаданность исторического процесса…», тем не менее, они вынуждены констатировать: «Высшее самосознание человека необъяснимо из природного мира и остается тайной для него. Оно есть абсолютный предел для всего научного познания <…> антропологическое сознание предшествует не только онтологии и космологии, но и философии познания, гносеологии, предшествует по существу всякой философии. Человек — особый род сущего <…>.Специфически человеческое нередко ускользает от сайентисткой парадигмы. Даже социология и психология не способны, судя по всему, дать идеальный образ человека и раскрыть проблему антропогенеза. В своей свободе и спиритуалистичности человек возвышается над природой. Человек не просто биологический феномен. Он существо, которое несмотря на все ограничения, имеет  трансцендентальную природу <…> и обладает возрастающей способностью подчинить природу человеческому контролю.»[10]

Последнее, впрочем, вызывает обоснованные сомнения, куда уж человеку подчинять и контролировать природу, когда он сам себя  подчинить и проконтролировать не может и когда его собственная реальность может быть подвергнута сомнению.

В самом деле: каждое мгновение нашей индивидуальной жизни, что-то в нас меняется. Какие-то клетки умирают, какие-то рождаются снова. Подобное происходит и с мыслями и с чувствами.  Тем не менее, мы все время считаем себя самими собой, но на каком основании? Когда человек погружается в обычный сон,  или подвергается гипнозу, или падает в обморок,  какие у него основания считать, пробудившись, что он это по прежнему он, а не кто ни будь другой?

Гуманистическое решение этой проблемы отсутствует. Лучшее, что может предложить гуманизм (в качестве идейно-философской и мифологической базы современного знания) это уже упоминавшийся бессмысленный экзистенциальный лозунг “Цель жизни – жизнь”. Поиски же основания человека в социуме “человек — общественное или политическое животное”, приводят к элиминации свободы и модели  муравейника.

Одной из предельных точек развития (если вообще не абсолютной вершиной)  гуманизма можно признать учение Н.Ф. Федорова[11] поставившего перед человечеством грандиозную задачу. По Н.Ф. Федорову общим делом  человечества (долгом сынов) является воскрешение всех умерших.  Он описал для чего это необходимо и как этого можно в принципе достичь. Но ему так и не удалось ответить на вопрос – на каком основании можно считать, что наука пусть даже  действительно способная реконструировать почивших, воскрешая получит тех же самых людей, а не просто произведет новых из старого материала. Вернее он даже и не задавал себе такого вопроса, полагая, что человек полностью определяется своей памятью.

Таковым ли было воскрешение Лазаря?

«Когда Голос владычный, сойдя во гроб с великим светом, сразу начал насаждать на голове Лазаря волосы, влагать мозг в опустевшие кости, наполнять живою кровью вены, — пораженные подземные силы кричали друг другу: кто это зовет?  Кто это самовластный? Голос человеческого звука, а сила Божия»[12]

Не просто возвращение к жизни, а утверждение победы над смертью и более того владычества и над жизнью и смертью, а значит и над всем тварным миром. Сам воскресший (в каноне к Лазарю XVI в.) обращается к Христу с такой речью: «Одеял мя, Господи в берненное тело и вдохнул ми еси жизнь, и видех свет Твой, и въздвигл мя еси мертва повелением си. Жизнь славлю и чту и свет Отца, Сына, также и дух, Троицю Святую, неслияную ту же в трех лицех»[13]

Глубокий философский смысл Чуда Воскрешения Лазаря, переносящий центр значения от собственно возвращения жизни (и раньше Спаситель исцелял и воскрешал) на благовествование Спасения “новому” человеку в полноте этого понятия раскрывается в иконе Св. Преп. Андрея Рублева из Благовещенского иконостаса. Явное различение иудеев (ветхого Израиля), которые изображены поверженными смертью, устрашенными ею и апостолов (нового Израиля), глазам которых открывается Божественный Свет (так же как различение ролей Марфы – синагоги и Марии – церкви) открывает суть происходящего вселенского события – перехода  к новой вечной жизни во Христе, и избавление от проклятия смерти и греха.

“Азмъ есть истина и жизнь” —  говорит Спаситель. Оправданием человека полагается Сам Бог.

Ясно также, что воскрешение Лазаря было прообразом действия «всеобщего закона воскресения» (по Несмелову – антропологического закона). «Итак, человеческая природа Христа никогда не перестанет быть нашей природой и материальное Тело Его никогда не перестанет быть частью нашего материального мира. Т.е., Богочеловек Иисус Христос вступил в состав своего творения и мир стал уже другим. Поскольку человеку невозможно полностью реализовать свою обоженную природу в условиях этого извращенного и грешного материального мира, то Христос создает ему «новое небо» и «новую землю». В этот «новый мир» человек входит через свое воскресение. Воскреснут все — это антропологический закон, который осуществится во Второе Пришествие Христово. Поэтому Искупление мира Христом есть как бы новое творение»[14]

Подытоживая этот небольшой и далеко не полный экскурс в проблематику антроподиции можно сделать ряд выводов.

Во-первых, при всем многообразном спектре подходов к исследованию данного вопроса русскую философскую и религиозную мысль объединяет понимание того, что сама постановка проблемы оправдания человека невозможна вне религиозного мировоззрения, то есть антроподиция вне Бога ни смысла, ни содержания не имеет.

Во-вторых, философы рубежа 19 и 20-го веков пытались оправдать человека или определить смысл его жизни в условиях когда, по словам Флоренского, терялся основной масштаб – масштаб самого человека. Это было связано с социальными реалиями эпохи модерна: механистической картиной социального мира, идеей прогресса, идеей полезности социальных революций, научного рационалистического мировоззрения как единственно правильного и т.п.

В-третьих, русская философия, исследуя проблему человека, оставила нам богатейшее наследство, которым мы пока не научились толком пользоваться. Дело в том, что в трудах этих мыслителей встречается не мало откровений из области практической психологии, социологии, социальной философии, политологии и т.п., до которых западная мысль дошла значительно позже, либо с совершенно других позиций. Русская философия, все таки, как правило, работала, решая задачу внесения даров православия в науку, сформулированную позже И.А. Ильиным. И это имело свои плоды.

В качестве примера приведу работу Н.О. Лосского, в которой он вводит «бессознательное» в отличии от Фрейда и его последователей без привлечения телесного, чувственного, инстинктивного, и сексуального. «Если для сознания необходимы два фактора – психическое состояние и рефлексия на него, то можно допустить, что бывают случаи, когда психическое состояние возникло, а рефлексия на него не последовала; иными словами можно допустить существование бессознательных психических процессов.»[15].

В целом, антроподицея рассматривалась в реальности сконструированной личностью на основе опыта общения с социальным и физическим миром и личного религиозного опыта, который утверждал присутствие: вечности, бессмертия, спасения, Бога, т.е. в реальности существенно отличной от той, в которой пребывает современный человек.

Возможность постановки проблемы антроподицеи в медиированной реальности

Эйкос человечества сегодня напоминает дом, в котором вместо стен, окон и дверей плотно пригнанные друг к другу экраны,  проецирующие все к чему человек должен по чьему-то мнению проявлять интерес. Они преграждают путь к тому, что он сам мог бы увидеть в окружающем мире. Подобно тому, как древний человек прятался в пещере, защищаясь от слепых природных сил – современный человек прячется от собственного опыта, вооружаясь медийными шорами. Он живет в медиированной реальности, которая заполняет до 90%  его личного пространства.

Да и сама современность является медийно-маркетинговой конструкцией. Жизненные циклы производства, потребления и утилизации вещей выступают в роли вещных часов-ходиков, определяющих степень современности и жизненные циклы их производителей и пользователей. Есть вещи современные, и есть вещи устаревшие, только приобретение первых и избавление от вторых (утилизация) означает современность. Другое поведение свидетельствует об отсталости. Быть современным, пребывать в современности – значит осовременивать обновление товаров на рынке. Причем, уже здесь выделяется дорогая и дешевая современности, снабженные атрибутами элитарности и общедоступности соответственно, заменяющие собой качества сакральности и профаности. Есть и бесплатная современность для нищих, выступающая в качестве средства управления массами. Во всех случаях для поддержания свойств современности широко используются информационно-коммуникативные технологии, задачу которых можно свести к брэндированию современностей разного ранга и связыванию материальной продукции со свойствами хронобрэндов.[16] Таким образом, мы живем уже в проданном времени, а личное время – время осмысления, время понимания себя сокращается как шагреневая кожа.

Почти тоже самое происходит и с пространством. «Современные люди – urban nomads, «городские кочевники». За их внимание борются множественные визуальные каналы коммуникации – от экрана смартфона до многоэтажного здания. Что происходит с пространством, оказывающимся в распоряжении корпораций, и что такое глобальный массовый орнамент? Мы имеем дело не просто с суммой известных практик –  архитектурных/семиотических  – но с новым явлением, в рамках которого используются социальные медиа – и даже сами по себе социальные процессы.»[17]

Что при этом происходит с человеческим сознанием, миром в котором он живет, и как в этом мире жить, не теряя человеческое? Характерный пример – реклама ЖК-телевизора со слоганом – «Добро пожаловать в новую реальность», и здесь это вовсе не фигура речи, а стратегия развития медиированной реальности.

В целом речь идет о проблеме экологии информационно-коммуникативных сред, т.е. о связи качества коммуникативной среды и качества жизни, для обеспечения которого необходимы изменения структуры сознания и мышления в направлении достижения соответствия усложняющемуся миру. Не менее значимыми являются: проблемы  психологических загрязнений и защиты от токсичной  информации, распространение которой можно назвать информационным терроризмом. Все это можно обозначить как фактор медиа. включая все то, что нас сегодня куда-то зовет, что-то нам обещает и создает прежде всего городской мир, городскую среду нашего существования.

«Христианство впервые отделило socrum от profanum. И в этом отношении <…> христианство является началом настоящей свободы.» [18] — писал Владимир Соловьев. Однако среди множества техник медиаконструирования реальности, присутствуют техники смешивания сакрального и профанного и подмены одного другим. Например, рекламный плакат изображающий стол покрытый скатертью с портретами английской королевы и уставленный водкой и икрой. За счет сакрального объекта, которым является портрет английской королевы, осуществляется сакрализация профанных объектов. Происходит профанация сакрального и, соответственно, восходящая сакрализация профанного. Смысловое расстояние между ними глобально уменьшается, т.е. осуществляется антихристианское действие, поскольку именно христианство открыло пути разграничения и различения сакрального от профанного и выделение сакрального в отдельную зону. Современные медиатехнологии уничтожают эту грань, что, разумеется, можно списать на стилистику постмодерна, однако трудно не увидеть опасную тенденцию воинственной десакрализации. Достаточно вспомнить выставку «Осторожно религия» и кощунственное хулиганство в Храме Христа Спасителя. Но подчеркну, десакрализация касается не только религиозных символов, но и охватывает более широкую область, и эксплуатируется в качестве маркетингового приема.

Может ли в такой реальности поставлен вопрос об антроподицеи?

К фактору медиа, естественно относятся традиционные средства массовой информации, глобальные телекоммуникационные средства (сеть) и сумма технологий работы с массовой аудиторией: политические технологии, PR, реклама и другие. Все это вместе составляет глобальную систему массовых коммуникаций (СМК). Впрочем, реальность, формируемую в интерактивном гипертексте сети полезнее рассмотреть в следующем параграфе. Здесь же ограничимся медийными фактором реальности повседневности, т.е. всего того, с чем сталкивается современник как у себя дома, включая телевизор, так и погружаясь в брендированное пространство города.

Наиболее существенные, для обсуждаемой темы, следующие системные свойства СМК:

1. Способность СМК генерировать фактичность общей событийности

СМК создало условия, при которых каждый представитель человечества насильственно оказался причастным ко всем событиям, не зависимо от того, где эти события происходят, и имеют ли они к нему отношение.

В этом главная пружина информационной глобализации, которая с одной стороны, обеспечивает расширение поля сознания и формирование чувства принадлежности к глобальным цивилизационным процессам, но с другой, разрушает всякую частность. Причем виртуальные реальности общей событийности имеют более низкий онтологический статус, чем частная событийность. В итоге формируется норма сниженного эмоционального реагирования на плохое и хорошее, то есть эмоциональное отупление и нравственный ступор. Так, под информационно-коммуникативным ударом оказывается личность человека, его эмоционально-волевая сфера.

2. Направленность СМК на глобальную структуризацию событийности в слове и языке

Условием появления системы массовой коммуникации как целостности является наличие метаязыка, связывающего все языки, и не только естественные национальные языки, но и профессиональные сленги, языки программирования, языки символов, языки жестов, языки газетных заголовков и др. Однако составить его словарь и написать правила, вряд ли когда-нибудь станет возможным. Впрочем, такие попытки предпринимаются, в частности в проекте третьей версии сети, что предполагает алгоритмизацию процессов производства понятий и стандартизацию правил вывода. Если действительно  мегамашину (СМК) научат работать с понятиями и делать выводы, то какое влияние это окажет на культуру? Ведь машина это будет делать явно примитивнее, но зато неизмеримо быстрее.

Интернет уже сегодня, как информационная система позволяет структурировать знание относительно любого произвольного понятия или термина, то есть знание становиться принципиально и во всем релятивистским, поскольку в качестве первоначала конструируемой системы понятий может быть использовано произвольное высказывание. Каждый пользователь приобретает способность словом заново пересоздавать  вселенную, правда, только свою и только виртуальную. Бесконечная вариативность и произвольность этих вселенных напоминает новое вавилонское столпотворение. Возникает парадоксальная ситуация когда развитие коммуникаций приводит к невозможности коммуникации, поскольку каждый индивид замыкается в своем искусственно созданном мире.

Современный русский философ Ф.И. Гиренок[19]   обозначил некоторый до-словный период развития человеческой культуры, при котором слово еще не являлось средством коммуникации, а играло роль камертона, настраивающего общество на гармонические вибрации co-общего смысла. Слово изначально не требовало шифрования и дешифрования, так как не являлось системой условных знаков, и, следовательно, не требовало и  перевода с одного языка на другой. Язык, как самоопределяющаяся лингвистическая система, еще не существовал.  Слово было фонетическим образом бытия, понятным без перевода всеми теми, кто  имел отношение к Бытию. Быть Человеком (Словеком слав.) означало просто Быть, то есть общаться не только с людьми, но и со всеми другими тварями, имеющими дар жизни, но в первую очередь с Творцом. Этим словом «всякая тварь Славит Господа».

Изобретение алфавита и письменности способствовало превращению слова в код, и, соответственно, разделению единого человечества на языки. Вавилонское Столпотворение как раз и свидетельствует о перерождении слова, и о следствии перерождения слова  – разделения языков. Примечательно, что образ Вавилонского Столпа все чаще появляется на страницах популярных изданий в связи с глобализаций и глобальными коммуникациями, как будто, не смотря на декларируемый всеобщий плюрализм, абсолютную толерантность и политкорректность, человечество ждет новое разделение, множественность иерархий постсловности посткоммуникативной цивилизации.

3. СМК способно производить собственные события

Если М.Маклюен придавал медиа функции глобального медиума, то медиа в формате СМК уже больше чем медиум. Это Демиург. Здесь существенное отличие СМК от СМИ. Суть его в том, что структура информации, а не сама информация является условием коммуникации, следовательно, событие — это порождение новых коммуникаций. Происшедшее в предэкранном мире имеет значение только в том случае, если оно порождает или способно породить новые коммуникации. Причем только те из них, которые могут вызвать структурные изменения в самой  системе. Так, например, «раскрутка» есть не что иное, как создание новой коммуникативной структуры, центрированной тем, что раскручивается, например брендом. Тот факт, что подчас, как в примере с брендом, новая коммуникативная структура центрируется симулякром, заставляет переносить уже на нее свойства знака без значения – пустого знака.

Наиболее ощутимым в СМК является возникновение коммуникаций нового типа, то есть упомянутых симулятивных коммуникаций. Действительность уже не отражается СМК, а управляется ею. В этом смысл понятий медиированной реальности и конструкционистского подхода к анализу современности. Нас уже не спрашивают, нам рассказывают  и показывают.

4. СМК устанавливает новые критерии достоверности, верифицируемости, и способы интерпретации события через референцию структуры информации

Качество информации о событии становится зависимым не от ее новизны, полноты, логичности, ясности и других привычных критериев, а от того, в какой степени эта информация способна центрировать собой порожденную ею коммуникативную структуру, что в свою очередь зависит от того, насколько форма ее представления соответствует сложившимся на данный момент нормам. Известная оппозиция «содержание – форма» в СМК приведена к конструктам: «формат-контент» и «дизайн-контент», в которых снято исходное категориальное противопоставление.

По М.Маклюену «средство есть сообщение». Факт установления коммуникации для передачи контента — уже контент. Отсюда и появляется новый критерий достоверности — более достоверно то, что по своей структуре более соответствует СМК в целом, и выработанным внутри нее форматам. Например, так называемый плоский текст, т.е. сообщение, не связанное гиперссылками с другими текстами, априори менее достоверно, чем текст, отсылающий к другим текстам. Это значит, что смысл сообщения более содержится в формате или дизайне, чем в контенте.

Современная практика массмедиа породила такое понятие как неформат. Так говорят про сюжет или статью, которая по каким-то причинам не подходит изданию или передаче, подчеркивая тем самым закрепленное за медиа право фильтрации фактичности по форме. Говорят также о вливании контента в формат, и если это удается сделать, то соответствующий материал попадает в эфир или выходит в свет. Процесс подгонки содержания под форму, а не выбор формы для содержания,  является главным элементом технологии современных СМИ.

Из сказанного становиться ясным – медиированная реальность действительно ставит перед человеком задачу адаптации к себе, что подразумевает изменения форм мышления, сознания, эмоциональной сферы, воли и конечно отношения к самой реальности. Но, повторимся, можно ли при этом ставить вопрос об антроподицеи, т.е можно ли найти формы оправдания именно человека (а не маркетингового автомата).

Мне кажется, что на этот вопрос отвечает один рекламный плакат страховой фирмы. На нем изображена женщина, возлежащая на земле. Она счастлива и покойна, потому что ее защищает простертая над ней и закрывающая собой небеса длань корпорации. Иными словами: рука корпорации спасает и защищает, а человек оправдан уже тем, что потребляет предоставленную ему защиту. Вне потребления нет ни оправдания, ни смысла жизни. Длань корпорации не только защищает и спасает, но и заново пересоздает, конструирует реальность, поскольку только в такой реальности она действительно способна защищать и спасать.

Это свидетельствует о том, что в этой реальности проблема антроподицеи, в принципе не может быть даже сформулирована, поскольку в ней нет Бога, Он здесь не нужен.

Вместе с тем, концепция конструируемости реальности, не смотря на свою спорность стала общим местом и в современном гуманитарном научном дискурсе. С ней связано и обсуждаемое понятие «медиированной» реальности – реальности полностью заполненной медиа. Реальность сводится к интегралу не нашего личного осмысления происходящих событий, а их интерпретаций предлагаемых множественными информационно-коммуникативными практиками.

По представлениям Ю.Хабермаса стремясь к пониманию реальности, индивид прилагает интерпретационные усилия, выявляя смыслы сообщений. Совокупность смыслов составляет «жизненный мир» участников коммуникации. Это означает, что социальные процессы (процессы интеграции, социализации, институциализации) с необходимостью протекают в проинтерпретированной культурно-коммуникативной сфере. В соответствии с трактовкой действия через понимание Ю.Хабермас определяет понятия культуры, общества и личности. «Культурой я называю запас знания, из которого участники интеракции, стремясь достичь понимания относительно чего-либо в мире, черпают интерпретации. Обществом я называю легитимные порядки, через которые участники коммуникации устанавливают свою принадлежность к социальным группам»[20]. При этом под «коммуникативным действием» понимается  механизм сохранения или обновления консенсуса как основного фактора солидарности и стабильности общества.

Хабермасовская интерпретационная модель сводит культуру к некому банку интерпретаций, процесс упорядоченности которого подчиняется общему вектору – достижению к всеобщему консенсусу. Индивид получает готовые образцы интерпретаций и способов интерпретаций, и по мере их потребления становиться человеком культуры – личностью. Уже здесь обращает на себя внимание то, что правила интерпретации оказываются вне личности, от которой требуется лишь волевое усилие к обретению консенсуса, то есть единообразного понимания реальности. Отметим, что подобное понимание вполне соответствует эпохе модерна, но в постмодерне наблюдается прямо противоположный процесс – атомизация и фрагментация интерпретационных усилий, которая впрочем, не умаляет диктата усиливающегося «коммуникативного действия».

Мир ХХI века действительно все в большей степени презентуется в коммуникативной медиа-форме. В итоге эпистема обыденности сегодня — набор несвязанных друг с другом знаниевых фреймов-клипов, в точности иллюстрирующих бодрийяровское понятие «симулякр». Это как раз и есть отличительная черта постмодернового мировосприятия.

Новейшие информационно-коммуникативные технологии рассказывают нам о реальности, не оставляя возможности осваивать ее самостоятельно и непосредственно. Речь идет о том, что Mишель Фуко называл тотализирующим дискурсом[21]. Реальность конструируется, проектируется, сценируется, но не нами. Американский медиолог Д.Рашкофф[22] предупреждает даже о теоретической возможности контроля инфосреды над человечеством, и о перспективе возникновения патогенных медиавирусов, искажающих социальную реальность. То есть, допускается возможность конструирования реальности людей уже не людьми, а машиной.

Представители Франкфуртской школы (М. Хоркхаймер, Т. Адорно, Г. Маркузе, Э. Фромм) утверждали, что организованность современного общества реализуется на основании  экономико-технического координирования, осуществляемого за счет манипуляции потребностями, и как следствие индустриализации культуры. Индустрия культуры предполагает, что культурные объекты становятся товаром, разработанным для получения прибыли, а сама культура, как следствие, с целью максимизации прибыли  подвергается стандартизации, массовизации, стереотипизации. Все это приводит к потере адекватных представлений о реальности. Опыт опосредованный медиа нарушает процессы социализации в обществе, а значит, является угрозой его существования и воспроизводства. Индустрия культуры, приводит к атомизации общества, ослаблению межличностных коммуникаций, взаимному отчуждению индивидов. Медийная технологизированная реальность вторгается в личное внутреннее пространство человека, заполняя его.

В социопсихологическом плане подобное конструкционистское отношение к реальности приобрело название социального конструкционизма. Автором термина считается К. Джерджен. «Социальный конструкционизм представляет из себя широкое мультидисциплинарное интеллектуальное движение, которое объединяет, благодаря своим базовым мировоззренческим постулатам, психологов, социологов, антропологов, социолингвистов, этнографов, историков культуры и теоретиков феминизма, акцентирующих историческую подвижность и культурную гетерогенности социальных категорий и понятий».[23] Суть этого направления можно обозначить, как постулирование коммуникативной природы знания, «это означает рассмотрение знания как побочного продукта не индивидуальных сознаний, а коммунальных отношений <…> все значащие пропозиции, касающиеся реального и правильного, имеют своим истоком отношения»[24]. Знание, при таком подходе лишается и эмпирических и внеэмпирических содержаний, а становиться предметом конструирования в границах информационно-коммуникативных практик, и прежде всего СМИ, которые начинают претендовать на место, ранее занимаемое социальными институтами науки и образования. Релятивистская природа медиа активно противостоит нормативной природе образования и науки, что приводит к шизофреническому расщеплению не только знания, но и социальных отношений. Представление о реальности, формируемое в рамках этого подхода с необходимостью предполагает включения фактора конструируемости, без которого реальность просто не может быть осмыслена.

Антроподицея в гипертекстовой реальности

Невозможность антроподицеи в медиированной реальности свидетельствует о несостоятельности самой реальности, не смотря на то, что она обладает достаточным онтологическим статусом. Да, есть опасность увидеть в этом приближение последних времен, или, по крайней мере, нового всемирного потопа, уничтожившего продвинутую цивилизацию атлантов. Однако остается небольшая надежда, что те цивилизационные сдвиги, которые мы сегодня наблюдаем, имеют и другие, прямо противоположные свойства.

Медиированная реальность – продукт общества потребления, сформированного социальными проектами эпохи модерна. Конструкция общества потребления такова, что в нем имеет значение только уровень потребления, только им определяется социальный статус отдельных индивидуумов и целых стратов.

Однако похоже, что общество потребление заканчивается. Это было особенно заметно по поведению отечественного гламура, после последнего кризиса. Необходимо отметить, что этот социальный слой можно назвать кочегарами паровоза общества потребления, так как их основная задача демонстрировать и внедрять высокие стандарты уровня жизни, через уровень потребления, независимо оттого, есть ли у них на это средства или нет. В этом основной парадокс общества потребления – не имеет значения чем ты владеешь или что способен производить, имеет значение только – что, сколько, где и как ты потребляешь.

Кризис не только выбросил на улицу бесполезный офисный планктон, но привел к полной дезориентации гламур, и это только начало. Представляется, что на смену обществу потребления приходит другое общество – я называю его юзер-общество, или общество пользователей.

Отличие в том, что пользователь рассматривает любой объект как инструмент или орудие для производства чего-то ему необходимого. Принципиальная недоделанность (версиальность), например, второй версии сети (веб2.0) провоцирует на участие в ее модификации, подстраиванию под индивидуальные или коллективные нужды. Поэтому все что затем обозначилось модным цифровым индикатором «два точка ноль», т.е. экономика 2.0, журналистика 2.0, и даже наука 2.0 уже перестали презентоваться как истина в последней инстанции, или как письмена выбитые на каменных плитах. Это обозначение говорило о вариативности конструкции, с помощью которой пользователь мог сделать что-то именно для себя полезное.

В юзер-обществе тоталитарный дискурс и плотность внешнего медиаконструирования отодвигаются на второй план, поскольку акторами конструирования реальности становятся сами пользователи. То есть свобода, в отличии от медиированной реальности общества потребления здесь частично возвращается, что и дает право и возможность формулировки для них основных антропологических проблем, в том числе и проблемы антроподицеи. Мы имеем дело с реальностью, отличительной особенностью которой является гипертекстуальность, т.е. с гипертекстовой реальностью.

Однако, при всей оптимистичности подобного вывода, необходимо сказать, что имеют место качественно-новые вызовы человеческой цивилизации. С фактом человечности самого юзера не так все просто, но, хочется надеяться, отнюдь не безнадежно.

Из особенностей пребывания в ней уже сегодня можно зафиксировать следующее:

1. формирование новых форматов идентичности и самости, т.е. нового  антропологического типа,
2. необходимость развития гипертекстового мышления и коммуникации,
3. формирование новых типов и видов социальности, порождаемых Сетью,
4. примитивизация и инфантилизация современного взрослого человека,
5. слияние (неразличимость) реальностей на личностном психологическом уровне. Нерефлексируемость виртуальных переходов.

Из этих позиций понятно, что мы вновь проходим через глубокий цивилизационный разлом, заключающийся, как это ни странно звучит, в возвращении к своим предыдущим естественным состояниям.

Действительно, мышление человека можно рассматривать как эйдетический ансамбль логических связей, что напоминает именно гипертекстовую конструкцию. Напротив, рациональное знание привело к тому, что самообраз человека стал линейной или плоской конструкцией, —  проекцией личности на плоскость социальной реальности. Цивилизация упростила и мир внутренний и мир внешний, оставив многомерность естественного самоощущения маргиналам и гениям. Однако интернет, как техническое воплощение гипертекста вновь открыл исходную внутреннюю сложность, при том, что культурные нормы восприятия гипертекста остались где-то в раннем средневековье.

Эпоха постмодерна изменила привычный линейный мономир в котором человечество существовало всю свою историю. Реальность предстала в форме сложной конструкции, изменной в каждой точке пространства-времени. Мегамашина цивилизации постмодерна не постижима с позиции предыдущих цивилизационных состояний, и выработанных ими рациональных инструментов. Прогностические возможности классической и неклассической науки оказываются существенно ограниченными, что приводит к противоречию: в развитии цивилизации постмодерна – науке отводится все возрастающая главенствующая роль, в то время как реальные возможности рационального знания снижаются. Это противоречие будет усиливаться до тех пор, пока формирующееся постнеклассическое знание не выйдет за рамки концептуальных проработок и мировоззренческих доктрин в область практики, то есть приобретет инструментальный и операциональный характер.

По мере осознания всего этого в социуме возникает потребность выработки культурных норм восприятия посланий различных информационно-коммуникативных практик, то есть формирования медиакультуры личности. Медиакультура становится императивным качеством современника. Только обладая ею личность сможет противостоять внешнему форматирующему действию.

Учет не только преимуществ, но и угроз переживаемого цивилизационного сдвига заставляет рассматривать медиакультуру как особую знаковую систему, «код», с помощью которого передается информация об окружающем человека мире и формируется мышление. Информационная и медиакультура сегодня неотъемлемые компоненты общечеловеческой культуры, а их выделение является следствием цивилизационного процесса формирования информационного общества. Мануэль Кастеллс в предисловии к русскому изданию своей книги «Галактика Интернет» пишет: «Богатство, власть, общественное благополучие и культурное творчество России XXI века во многом будут зависеть от ее способности развить модель информационального общества, приспособленную к ее специфическим ценностям и целям»[25]. Иными словами философ прямо связывпостмодернисткий информационный императив с традицией и культурой.

В этой связи приведем прогноз Маршалла Маклюэна: «на протяжении механических эпох мы занимались расширением наших тел в пространстве. Сегодня, когда истекло более столетия с тех пор, как появилась электрическая технология, мы расширили до вселенских масштабов свою центральную нервную систему и упразднили пространство и время, по крайней мере, в пределах нашей планеты. Мы быстро приближаемся к финальной стадии расширения человека вовне – стадии технологической симуляции сознания, когда творческий процесс познания будет коллективно и корпоративно расширен до масштабов всего человеческого общества примерно так же, как ранее благодаря различным средствам коммуникации были расширены вовне наши чувства и наши нервы»[26].

И все же, формирование медиакультуры как противоядия необходимо, но не достаточно. Нужна онтологическая перестройка мировосприятия, которая позволит в любой момент свободно выходить из медиированной реальности, погружаясь в какую-то другую реальность: личностную, природную, деятельностную. Личный опыт говорит о том, что иногда бывает достаточно просто выключить телевизор, или, бродя по улицам сфокусировать внимание, на лицах прохожих, отвлекаясь от рекламных воззваний. Нужно осознать, что мир – сборка множества реальностей, а человеческая жизнь состоит из цепочки виртуальных переходов из одной реальности в другую. В этом плане событие есть со-бытие, то есть не что-то, где-то случившееся, а акт совместного Бытия – онтологическая коммуникация. В этом и заключается концепция полионтологичности, разработанная в рамках психологии и философии виртуальной реальности (виртуалистики).

Процитирую несколько базовых положений из манифеста виртуалистики, разработанного в Институте Человека РАН  в 2001 г.:

«В традиционном мировоззрении принято считать, что существует одно (монизм), два (дуализм) или несколько (плюрализм) исходных, вечных, абсолютных, не сводимых друг к другу, «начал» <…>, которые порождают все остальные реалии. <…> В виртуалистике считается, что порожденное обладает таким же статусом реальности и истинности, как и порождающее <…> Мир получается многослойным, сложным, непостоянным, в котором все время порождаются и умирают его части и даже целые слои. И все это истинно, поскольку существует; каждая часть существует на собственных основаниях. И нет ограничений ни «вверх», ни «вниз», ни «вширь», ни «вглубь».  Мир виртуален. Виртуалистика вводит в мировоззрение новую реальность и предлагает новый взгляд на мир. Базовой идеей, на которой строится виртуалистика, является идея виртуального существования (виртуальной реальности). В отличие от виртуальной, порождающая реальность называется константной реальностью. «Виртуальность» и «константность» образуют категориальную оппозицию, т.е. являются философскими категориями. <…> Система взаимопорождений и свертываний виртуальных и константных реальностей образует онтологическую модель. Неверно понимать виртуальность как нереальность <…>, виртуальность есть другая реальность. В виртуалистике полагается существование двух типов реальности: виртуальной и константной, – каждая из которых одинаково реальна. Поскольку отношения между виртуальной и константной реальностями относительны, а существовать реальностей в их взаимопорождении и свертывании может неограниченное количество, то вопрос о первичной и истинной реальности в виртуалистике снимается – все они равно истинны и равно реальны. Это положение виртуалистики именуется «полионтизм» – существует много онтологически равнозначных реальностей. <…> Виртуалистика имеет дело с интерактивными реальностями, т.е. события одной реальности могут взаимодействовать с событиями другой реальности, поэтому виртуалистика признает постулат единства мира. В силу полионтичности виртуалистика следует принципу конструктивизма. <…>  любая задача (построение философии, отдельной науки, решение частной практической проблемы и т.д.) становится решением относительной задачи, становится решением, обусловленным сознательным выбором человеком своего исходного положения в системе его мировоззрения. Таким образом, в виртуалистике человек должен сознавать исходные и конечные условия существования конструируемого объекта.  <…> Полионтичность несовместима с постулатом экстерриториальности, ибо человек не может быть ни просто субстанцией, ни абсолютом, иначе становится бессмысленной сама идея человека. Это означает признание постулата имманентности – человек принадлежит тому миру, который он мыслит, в котором действует, который воспринимает и переживает.»[27]

Помимо безусловного парадигмального значения манифеста  – идея полионтичности по настоящему революционна, хотя до сих и не до конца освоена, даже в рамках постнеклассического знания, она может  рассматриваться также как мощная психотерапевтическая метафора. Даже конструктивизм, о котором упоминается в Манифесте, совсем не похож на социальный конструкционизм Джерджена или на социальный конструктивизм Бергера и Лукмана[28]. Конструктивизм виртуалистики возвращает человеку всю ответственность за свое бытие в мышлении, действии, восприятии и переживании.

Таким образом, виртуалистика, и ее практика — «аретея» может стать радикальным лекарством от тотальной медиированности, если окажется в состоянии сформировать в массовом сознании убеждение о центрированности порождаемых реальностей субъектом – человеком или социумом. Только это может вернуть целостность фрагментированному постмодерновому миру. Многообразие мира здесь не умаляет его единства.

Опыт работы с онтологической множественностью уже приобретается в повседневности в связи с осознанием топологии реальности в формате гипертекста. Интернет, как техническое воплощение гипертекстуальности презентует социокультурную реальность именно в этом виде. Даже такое элементарное действие как клик по гиперссылке есть переход в другое пространство, пересоздаваемое всякий раз заново. Интернет, таким образом, это техническая метафора гипертекста. Но необходимо оговориться, что гипертекст это не просто Текст с большой буквы как у посмодернистов, то есть не только пространство знаков, и даже не пространство значений – это карта местности и сама эта местность. Гипертекст подразумевает необходимость движения. «Чтение» гипертекста это не извлечение смыслов, а производство их.

Очевидно, что медиа в гипертексте уже не могут быть столь же тоталитарны как в линейном тексте. Однако, это утверждение справедливо лишь для тех, кто уже приобрел культурные нормы работы с гипертекстом, что должно стать важнейшим элементом медиакультуры. Отсутствие этих норм приводит к тому, что гипертекст расчленяется на отдельные локальные тексты, то есть воспринимается всего лишь как множество разных текстов, что не достаточно для превращения чтения текста в диалог. Впрочем, всегда остается возможность выйти из медиареальности в другую виртуальную реальность, или прочитать сообщение, двигаясь по своей, а не по заданной траектории, и при желании, вообще удалиться из контекста навязываемого дискурса.

Гипертекстуальность современной культуры трансформирует поля медиа, погружая в сложный полицентричный дискурс, в котором становится проблематичным какое-либо доминирование. Кроме того, способ организации текста в сети Интернет, например, соответствует основным идеям номадологии (от номад – кочевник), разработанных Делёзом и Гваттари в «Тысяче поверхностей». Человек, находящийся в интернете, подобен свободно кочующему по степи номаду, населяющему пространство, метки которого постоянно смещаются вместе с его движением. Обитатель сети сращен с пространством также как и номад, то есть пространство сети постоянно видоизменяется в зависимости от его действий. В степном интернете  происходит срастание сознания, восприятия, коммуникации и средств коммуникации. В результате связь означаемого и означающего перестает быть устойчивой, однозначность означаемого преодолевается избыточностью означающих. Вот  почему гипертекст в отличии от линейного текста нельзя рассматривать как знаковую конструкцию.

Получается, что гипертекст не является расширением модернистского печатного текста – он его противоположность. Это позволяет говорить о формировании культуры гипертекста, в которую субкультура текста включается посредством переосмысления самого понятия текстуальности.

По нашему определению «Гипертекст — это целостный текст, содержащий смыслы, раскрывающиеся при прочтении через произвольную актуализацию связей с другими текстами и с текстом социокультурной реальности в целом.» Гипертексту свойственна диспертность структуры, то есть фреймовая организация, подразумевающая множественность входов-выходов и нелинейность – вариативность траекторий движения и скачкообразные переходы. Это делает гипертекст «нечитаемым текстом». Соответственно, культура гипертекста формирует какие-то другие новые способы чтения. Возможно, феномен клипового сознания именно с этим и связан. Гипертекст использует все доступные современные способы оформления смысла, а само его существование расширяет представление о тексте как о наборе всего того, что может служить средством коммуникации. Гипертекст коммуникативен, а не информативен.

Гипертекст не фотография реальности, а ее голографическое изображение. Как и голографическая пластинка, каждый участок поверхности которой отображает запечатленный объект целиком, так и каждый фрагмент гипертекста отображает весь гипертекст, только с меньшей четкостью.

Гипертекст не имеет автора, точнее соавторами его являются, все те, кто вступает с ним в коммуникацию. Значит ли это, что само понятие авторства (синонимичное понятию начальствования) должно быть вытеснено из культуры? Или достаточно будет привыкнуть к тому, что в каких-то культурных подпространствах автор сохранится, а в каких-то исчезнет, равно как многие другие ключевые понятия, без которых нам не представляется сегодня возможность интеллектуального существования? Ответить на эти вопросы сегодня однозначно нельзя, но можно зафиксировать тенденцию. Суть ее в многообразии не только умножающихся сущностей, но и систем и типов их взаимодействия и агрегирования.

Итак, с одной стороны, действительно имеет место захват медиа-технологиями жизненного мира, а с другой – медиа видоизменяются, таким образом, что их диктатура становится все менее возможной. Проблематичным остается то, что увеличение числа степеней свободы предоставляемых современного человеку вовсе не означает, что ему предоставляется реальная свобода, – они лишь увеличивают неопределенность местоположения в виртуальной гипертекстовой реальности. Далеко не все люди оказываются способны к уверенной ориентации в этой реальности, предпочитая пребывать в простом, заранее проинтерпретированном мире. Они принимают свободу в формате медиапродукта и медиаконструкции, хотя об этом и не рискуют догадываться. По мнению У.Эко общество уже разделилось на тех, кто пассивно потребляет информацию текущую из телевизора, и тех кто пытается ее добыть самостоятельно в интернете. Первых больше – около 90%.

Налицо новый вид неравенства – когнитивный разрыв, который вместе с цифровым разрывом (неравенство в возможностях доступа к информационным ресурсам) все в большей степени определяют образ цивилизации. Несмотря на международные усилия, по их преодолению, маловероятно, что они увенчаются успехом. Скорее всего, наоборот, вскоре обозначаться и другие непреодолимые водоразделы. Таким образом, многообразие картины мира меньшинства осуществляется за счет примитивизации большинства.

Кроме того имеет место несоответствие темпов глобальной системной перестройки информационно-коммуникативной сферы общественной деятельности и скорости адаптации к этому социума. Отсюда возможно появление и углубление неравенства уже информационно-коммуникативного плана. Для части общества многообразие и многоцветие медиа создает новые возможности личностного развития, а у другой, большей части вызывает шоковое состояние, которое приводит их действительно в ментальную зависимость от медиа.

В целом же – вопрос стоит так: либо человечество действительно движется к модели, описанной в известном фильме «матрица», в которой проблематичным будет сам факт личного существования (постчеловеческий мир), либо оно найдет в себе интеллектуальные и духовные силы очеловечить совокупный  цивилизационный продукт – ноосферу.

По нашему мнению, для преодоления реализации негативного сценария хотя бы в личном индивидуальном плане понадобится следующее: 1) поиск новой антропологической парадигмы, а точнее возвращение к парадигме «Человек – ангел Земной и тварь Небесная»; 2) приведение способов упаковки знания и работы с ним в науке и особенно в образовании, к форматам гипертекста; 3) освоение сетевой социальности в целях экономики и политики. От развлекательной среды к среде духовного и интеллектуального становления; 4) воцерковление как путь обретения взрослости, зрелости и достоинства; 5) обретение опыта (аретеи) существования в полионтичном универсуме и адаптации к нему.

Иначе мы, вместе со всем человечеством постепенно будем впадать в старческое слабоумие, стремясь все больше и больше своих интеллектуальных функций отдать машине. Вместе с тем, полезно вспомнить, что писал по поводу изобретения письменности Платон: «В души научившихся им (письменам) они вселят забывчивость, так как будет лишена упражнения память: припоминать станут извне, доверяясь письму, по посторонним знакам, а не изнутри, сами собою» [Федр]. И это действительно произошло с цивилизацией письменного типа. Точно также интернет, вероятно, приведет к утрате чего-то такого, что кажется нам сегодня естественно присущим современному человеку. Это может быть и логическое мышление, и способность к анализу, умение читать книги и т.д.

Трудно сказать сегодня, что именно мы потеряем, тем более что как писал о. Павел Флоренский русло жизни пройдет мимо того, что считалось раньше заветным сокровищем цивилизации.