Александр Калмыков
Тот, факт, что поведение броуновских частиц принципиально невозможно предсказать даже в том случае, если известны все начальные условия (координата и импульс каждой частицы) вероятно и подвигнул отца кибернетики к развитию этой науки, как гипотетического способа обуздать, хотя бы в чем-то, стохастичность природы. Однако оказалось, что это ее фундаментальное качество проникло и в порожденное развитием кибернетики глобальное информационно-коммуникативное пространство, на сегодняшний день настолько слитое с политикой, экономикой, культурой, что стало органической частью всего человеческого, социального, технического.
То, что отметил М. Маклюен, как внешнее расширение человека, а точнее выведенная за пределы телесности нервная система в форме глобальных медиа действительно не только открывает индивидов для неподконтрольных сознанию потоков информации, в том числе и токсичной, но и кардинально меняет структуру и формат коммуникаций в социуме.
В глобальном коммуникативном пространстве интегрируются экономические, научные, художественные, профессиональные, социальные, рекреационные, педагогические, производственные и другие информационно-коммуникативные практики. Их коммуникативные функции определяются как спецификой деятельности, так и отношением к этой деятельности общества, т. е. структурой и образом деятельности. Медиа реализует результат сложения особенностей деятельности и особенностей общественного отношения к деятельности в форме массовой коммуникации и становится, таким образом, экраном интерфейса со-бытийности[i], не только отражением действительности, а самой действительностью.
Медиа производит «Текст» с большой буквы, который в целом выступает в качестве средства коммуницирования индивидов и сообществ с картиной мира. Ж. Деррида утверждал, что ничто не существует вне текста. Умберто Эко предложил такой образ: «Перепутать буквы Книги — перепутать мир. Любой книги, даже словаря. Изменяя книгу, изменяешь мир, изменяя мир, изменяешь тело»[ii].
У Р. Барта: «Текст в том современном, актуальном смысле, который мы пытаемся придать этому слову, принципиально отличается от литературного произведения: это не эстетический продукт, это означивающая практика; это не структура, это структурация; это не объект, это работа и деятельность; это не совокупность обособленных знаков, наделенная тем или иным смыслом, подлежащим обнаружению, это диапазон существования смещающихся следов; инстанцией Текста является не значение, но означающее в семиологическом и психоаналитическом употреблении этого термина»[iii].
Текст, как и письмо, как и медиа в целом, в таком понимании становятся похожими на некоторую машину, производящую нечто, что мы называем реальностью. Реальность – продукт машины медиа – как будто вполне человеческая, пока еще. Она допускает существование человека и предназначена человеку. Однако уже сейчас это утверждение нельзя считать вполне очевидным[iv]. А сам Текст-реальность читать становиться все сложнее.
Например, результаты, которые можно получить с помощью технологий big data (больших данных) не могут быть реструктурированы до уровня оснований сделанных выводов. Иными словами машина предлагает верное решение, однако нельзя выяснить, как это решение было получено. Мы перестаем понимать машину, и соответственно машину текста.
Представитель “критической социологии” М. Постер[v], обсуждая концепцию информационного общества Д. Белла М. предложил в качестве аналога термину «способ производства», как принципа периодизации исторического процесса, принятого в марксизме, использовать понятие «способ информации». Выделяются следующие стадии способа информации, которым соответствуют определенные формы социального взаимодействия:
1) устно опосредованный обмен информацией;
2) письменный обмен, опосредованный печатью;
3) электронно опосредованный обмен.
Если учесть цивилизационный сдвиг происшедший в результате изобретения книгопечатания блестяще проанализированный в работах Маклюена, а также тектонические культурные трансформации в результате изобретения интернета, то подобное деление на стадии следует расширить:
1) устно опосредованный обмен информацией: передача знаний по вертикали от старших к младшим в пределах племени;
2) письменность: письмена (манускрипты) доступные посвященным;
3) печать: «галактика Гуттенберга», усиление горизонтальных связей серийное распространение знания;
4) электронно опосредованный обмен: симультанность, от телеграфа до электронной почты;
5) информационный обмен опосредованный сетью: всемирная паутина.
Для исторической стадии доминирования устно-опосредованного обмена информацией характерны коммуникации с сохранением субъектности в соответствии с заданными социальными ролями. Одновременно на этой стадии происходит согласование значений лексем в рамках круга общения.
Второй этап – возникновение письменности – характеризуется отчуждением субъекта коммуникации от опосредованного коммуникативного процесса, которое частично компенсировалось отделением круга знающих от профанов. Это спровоцировало развитие эзотерических, гностических и герметических идей. Можно сказать, что магия приобретала на этом этапе инструментальные свойства, а сама письменность превратилась в интеллектуальную машину социальной стратификации. В этой связи Маклюен утверждал: «алфавит разорвал заколдованный круг и разрушил ремонирующую магии (наследство магии А.К.) родоплеменного мира, превратив цельного человека в агломерат специализированных и психически ущербных индивидуумов, единиц, функционирующих в мире линейного времени и евклидова пространства»[vi]. Последствия изобретения письменности очень точно представлены еще Платоном в диалоге «Фебр», где объясняется, почему Фараон отказался от этого изобретения Тота, мотивировав вред письменности, тем, что она разрушит память и почитание старших. Похоже, Платон был скорее с Фараоном, чем с Тотом.
Следующая стадия – книгопечатание – заключалась в замещении манускриптов инкунабулами. Изменился способ производства текстов, началось их серийное распространение, субъект коммуникации – автор текста был радикально отделен от объекта – читателя, одновременно произошла институализация социо-культурных ролей: «читатель», «писатель», а Книга захватила центральное место в культуре.
Стадия электронно-опосредованного обмена, прежде всего, характерна расширением понятия Текст, и исключением пространственно-временных ограничений коммуникативного процесса. Субъект коммуникации децентрализуется, «“раздваиваясь” «в процессе написания текстов на компьютере благодаря зеркальному эффекту экрана»[vii]. Его текст рассеивается и дематериализуется в множественности электронных образов, произвольно трансформируется, сохраняя пока еще маркеры авторства. Происходит первичное отчуждение не только читателя от Текста, но автора.
Стадия информационного обмена опосредованного сетью по своей значимости соотносима со стадией изобретения письменности. Фараон наверняка бы отказался и от этого изобретения. Сети запускают механизм коллективного авторства, который делает проблематичным всякое авторство. Логика «Книги» замещается логикой «Ризомы». Знание глобально переформатируется в Гипертекст. Р. Барт в своей работе «Смерть автора» писал: «литература (отныне правильнее было бы говорить письмо), отказываясь признавать за текстом (и за всем миром как текстом) какую-нибудь «тайну», то есть окончательный смысл, открывает свободу контртеологической, революционной по сути своей деятельности, так как не останавливать течение смысла — значит в конечном счете отвергнуть самого бога и все его ипостаси — рациональный порядок, науку, закон.» [viii]
Эта работа сводит «Автора» к пишущему автомату, но все же предлагает некоторые альтернативы, столь печальной культурной перспективе. Например, констатируется усиление значения персоналии «Читатель», то есть того, кто собственно производит смыслы из предоставленного текста. При этом значение первичного текста существенно снижается – он производится и подчас просто компилируется переписчиком – скриптором, субъектность которого уже значения не имеет. Важно, чтобы текст с помощью отработанных технических приемов побуждал необходимость производства смысла. Платон, Кант, Ницше становятся лишь питательной средой для взращивания смысла, размещенной в некотором контекстуальном пространстве. Впрочем, и читатель тут, возможно, не совсем точное слово. Поскольку он имеет дело уже не с плоским текстом, а с гипертекстом, что заставляет его самостоятельно собирать предназначенный для интерпретации текст в результате свободного блуждания по отдельным фреймам. Ярким примером является появление сетевых норм работы с информацией в интернете. Для подобного читателя более подходит метафора номада (др.-греч. νομάς (νομάδος) — пастух, кочевник»), блуждающего по знаниевой степи, с целью пересоздания ее под свои нужды в каждый момент остановки.
Жиль Делез и Феликс Гваттари – пишут: «номады изобрели машину войны против аппарата государства. Никогда история не включала в себя кочевой период (nomadisme), никогда книга не включала в себя внеположенное. В течение долгой истории, интериорность концепта, республика Духа, трибунал разума, функционеры мысли, человек-законодатель и субъект. Претензия Государства быть интериоризированным образом мирового порядка и укоренять человека. Но отношения машины войны со внеположенным — это не другая «модель», это устройство, которое заставляет саму мысль становиться кочевником (nomade), книга является деталью для всех подвижных машин, стеблем для ризомы (Клейст и Кафка против Гете).»[ix] Структура книги, как и всей культуры оседлых народов соответствуют образу древа, построенному на идее наследования и бинарной оппозиции. Но современный ризоморфный мир уже не различает, по мнению авторов, важного и второстепенного, порождающего и порожденного, и не похож на книгу.
Таким образом, если посмотреть внимательно на то, что происходило при смене стадий, то можно выделить некоторые общие тренды.
Во-первых, это прогрессирующее отчуждение продукта от того, кто участвует в его производстве. Поскольку целокупным продуктом является реальность, то можно констатировать прогрессирующее отчуждение человека от реальности, как в плане ее потребления, так и ее производства.
Во-вторых, наблюдается распространение структурных качеств машины текста в антропологические, культурологические, социальные, политические и т.д. пласты реальности. На современном этапе в повседневность транслируется структура гипертекста, как формат адекватный структуре информационно-коммуникативного пространства.
В-третьих, имеет место ускоряющийся процесс повышения системной сложности информационно-коммуникативного пространства, прописывание принципиально нечитаемого текста-реальности.
Здесь следует упомянуть прогнозируемую к 2030-45 году некоторыми учеными[x] точку технологической сингулярности, при которой за очень короткий период времени, вплоть до нескольких часов, может произойти резкое усложнение всей техносферы. Результатом этого может стать, в частности, появление полноценного, превосходящего человеческий, искусственного интеллекта. Он не только будет контролировать все каналы коммуникаций и все машины, но и все процессы происходящие в человеческом обществе. Это будет означать, не более и не менее как наступление эры постчеловеческой (трансгуманистической) цивилизации.
Аргументы сторонников концепции сингулярности достаточно серьезны, чтобы их отбросить как не соответствующие действительности. Они полностью согласуются с выявленными нами трендами. Можно даже уточнить в первом приближении, что атрибуты способа информации (например: общее усложнение информационных систем, объемов памяти, скорости операций и т.п.) развиваются экспоненциально. Замедления процессов технологического развития не наблюдается, хотя и неоднократно предполагалось, что оно произойдет.
Вместе с тем, как то не верится в то, что в этом тысячелетии наступит конец истории, связанный с приближением «способа информации» к некой финальной точке. Именно «не верится», поскольку состоятельных, построенных на методах рациональной науки контраргументов найти не удалось. Остается искать их в области философии и богословия, тем более, что научное рациональное знание уже не обладает абсолютным преимуществом перед знанием другого типа. Интуиции ненаучного знания очень часто в истории демонстрировали свою правоту и помогли преодолеть периодически возникающие экзистенциальные проблемы. Особенностью настоящего этапа является лишь то, что цивилизационные вызовы приобрели глобальный характер.
Для ответа на «проклятые» вопросы: возможен ли постчеловеческий мир; наступит ли технологическая сингулярность; совершенствуется ли «способ информации» до такой степени, что останется единственным субъектом реальности – нужен какой-то другой не рациональный, а метафизический ключ.
Впрочем, полученный рациональным знанием, так называемый антропный принцип[xi] может оказаться серьезным контраргументом подобной эсхатологии. В общих чертах он фиксирует связь между базовыми свойствами нашей Вселенной и возможностью существования в ней человека. Вселенная подчиняется исключительно таким законам, при которых только и возможно существование разумной жизни. Ничтожное изменение одной из так называемых мировых констант привело бы к невозможности существования вселенной и разумной жизни в ней. Получается так, что центром и целью существования вселенной является человек, который должен исчезнуть в результате трансгуманистических процессов. Кроме того философские экзерсисы на тему «мир без человека» теряют смысл вместе с допущением исчезновения рефлексирующего субъекта.
Таким образом, констатируя факт развития способа информации в качестве глобального цивилизационного вызова, можно предположить что ответ на него человеческой цивилизацией и культурой с необходимостью будет найден, как и не уйдет в полностью неуправляемую зону глобальное информационно-коммуникативное пространство.
[i] См. Шляго В.О., Калмыков А.А. Телевидение: от зеркала и сцены к экрану интерфейса./ Вестник Российского университета дружбы народов. – 2015, № 3. С.115-123.
[ii] Эко У. Маятник Фуко. СПб., 2002. С. 667.
[iii] Ваrthes R. L’aventure semiologique. Р. : Seuil, 1985. Р. 13.
[iv] См. Калмыков А.А. Антроподицея в медиированной и гипертекстовой реальности / Сборник материалов XVI конференции «Наука, Философия, Религия»: Человек перед вызовом новейших информационных и коммуникативных технологий (г. Дубна, 21-22 октября 2013 г.). – М.: Фонд Андрея Первозванного, 2014. -504 с. С- 87-111, .Клягин С.В. Социально-антропологические вызовы современных информационно-коммуникативных практик / Сборник материалов XVI конференции «Наука, Философия, Религия»: Человек перед вызовом новейших информационных и коммуникативных технологий (г. Дубна, 21-22 октября 2013 г.). – М.: Фонд Андрея Первозванного, 2014. -504 с. С.- 111- 119.
[v] Poster M. The Mode of Information: Poststructuralism and Social Context. Cambridge: Polity Press, 1990.
[vi] Цит. по: Дэвис Эрик Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2008. „Interview with Marshall McLuhan», Playboy, March 1969, 59.
[vii] Алексеева И. Ю. Возникновение идеологии информационного общества. — М.: Информационное общество, 1999, вып. 1, С. 34.
[viii] Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. — М., 1994 — С. 390
[ix] Делёз Ж., Гваттари Ф. Тысяча плато. Капитализм и шизофрения / Пер. с фр. и послесл. Я. И. Свирского, науч. ред. В. Ю. Кузнецов — Екатеринбург: У-Фактория; М.: Астрель, 2010. С.36.
[x] Вернор Виндж, Рэймонд Курцвейл, Стюарт Армстронг и др.
[xi] Сформулирован в 1973 году английским математиком Брендоном Картером.
