Гипертекст мышления и экология коммуникативных пространств
Калмыков А.А.
Будем считать, что картина мира конгруэнтна мышлению, следовательно, для описания современного мышления достаточно описания картины мира. Однако этот вполне феноменологический подход перестает работать, как только оказывается, что картину мира не так просто представить в качестве некоего системного целого, напротив, при первых же подобных попытках она рассыпается на непредсказуемое число фрагментов. С подобной ситуацией сталкивается всякий, кто пытается выделить ее наиболее общие характеристики. Например, вполне логично реконструировать мышление, исследуя знание, то есть, выделяя эпистемологическую составляющую картины мира, поскольку знание принято считать квинтэссенцией мышления. Так и поступал М.Фуко, с помощью своей «археологии знания»[1], однако вместо универсального метода создал всего лишь еще одну операциональную исследовательскую модель, которая оказалась в чем-то лучше, в чем-то хуже других исследовательских инструментов. Не спасает тут, и на первый взгляд абсолютный постмодернистский оптимизм, способный смонтировать все со всем, поскольку платой за эту «языковую игру» является честный отказ от возможности истины, и, следовательно, отказ от мысли об истине, то есть от философии и науки. Это означает, что и здесь попытка найти нечто целое и общее приводит к еще большему дроблению и фрагментации. Иными словами, безповоротно отказываясь от рациональных интерпретаций истины, постмодернизм одновременно отказывается и от допущения присутсвия в ней не только эмпирических, но и внеэмпирических содержаний. Как это далеко от того, что нашли в бытии русские философы серебрянного века, например, от понимания Бытия как сверхрационального всеединства (по С.Франку)[2].
Впрочем феноломенологический подход действительно мог оказаться выходом из сложившейся ситуации. У Э. Гуссерля[3] сама истина является феноменом, обладающим инструментальными и операциональными качествами, то есть условием понимания и действия. Она всего лишь определяет формат представленности предмета познания субъекту познания, фиксируя при этом сам факт этой представленности. Главным становится вопрос, о том, каким способом вещь явлена нашему сознанию и каков смысл этой явленности. Интенциональность сознания, а за ним и знания, лишает сознание вещественности, более того, представляет сознание как нечто отвращенное от своей собственной изнаночности, делает его открытым миру.
Дистанция между мыслью, сознанием и предметом разрушается, следовательно, исследуя что-либо одно мы одновременно может делать правильные суждения об остальном. И, наоборот, предполагая невозможность формирования правильных суждений, например о мысли, мы вынуждены будем сомневаться в самом существовании и предмета и сознания. Что не просто абсурдно, а неконструктивно, нечто уводящее даже дальше от смысла, чем предельный солиппсизм.
Здесь важно отметить и тот факт, что мысль не является чем-то изначально данным, и неизменным. Мысль, бытующая в повседневности, в массовом сознании, существующая в виде представлений и убеждений, изменчива, как мода, которая, кстати, не плохая метафора мышления повседневности. Теоретическая и научно-исследовательская рефлексия действительности также постоянно меняется. Наблюдаемый сегодня плюрализм и фрагментарность в знании это свойство не науки, а изменившегося бытия.
Первое, что от сюда следует – тот простой факт, что множественность моделей бытия есть свойство не нынешнего этапа познания, а самой открывшейся на данном этапе цивилизационного и культурного развития — реальности. Точнее не открывшейся, а состоявшейся реальности. Даже противоречивость этих моделей можно рассматривать как онтологическое качество реальности. В этом предположении вовсе нет отказа от истины, и отказа от дискурсивных методов познания в пользу нарративных (как делают постмодернисты), напротив, истинным признается то, что существующие критерии истинности и достоверности уже не соответствуют реальности. Или, по другому: «единственно что мы не знаем, так это то, что знаем».
Второе. Несмотря на фрагментарность и противоречивость картин мира и их знаниево-языковых срезов — эпистем, которая, кстати, является прямым следствием знаменитой теоремы неполноты Геделя, мир все равно должен обладать целостностью. Просто целостность эта другого рода – полионтологическая. Эта идея разрабатывалась в отечественной школе виртуалистики под руководством Н.А.Носова[4]. Реальность является многослойным образованием и состоит из множества реальностей, порождающих друг друга. Целостность здесь возвращается через понимание трансрациональной природы этой всеобщности. Мыслящее рефлексирующее существо единовременно находится в какой-то одной реальности: константной (внесобытийной) или виртуальной (событийной). Оно двигается по лестнице либо вверх к новым жизненным горизонтам и новым виртуальным реальностям, девиртуализируя нижние уровни, либо вниз, к сужению сознания и упрощению картины мира. Нет ничего удивительного в том, что порождаемые этим существом теории, нельзя свести друг к другу, поскольку несовместны реальности которые они описывают. Итак, мир полионтологичен, — полионтологично и мышление, а потому невозможна никакая общая теория, ибо высказанное слово есть ложь. Напротив, молчащее слово – теория не претендующая на общее основание и понимающая свою частность, остается истинной в частности (контексте) отдельных виртуальных реальностей, где она предстает не высказыванием, а самим атрибутом этих реальностей.
И третье. Полионтологичности все таки не достаточно для возвращения целокупности бытия, напротив, есть опасность уже онтологической фрагментации и неразличения выдуманного и происходящего. Однако, если предположить что между отдельными планами бытия существуют связи позволяющие сознанию путешествовать из одной реальности в другую, то единство вновь сможет быть осознано, но уже через эти связи, которые в данном случае можно понимать как коммуникации.
Действительно, современная картина мира все в большей степени презентуется в своей коммуникативной ипостаси. Например, наблюдаемый и широко обсуждаемый феномен так называемого клипового мышления, очевидно, порожден информационно-коммуникативной перегрузкой. Брендированное визуальное пространство города, мелькающее телевидение и путешествия по окнам операционной системы виндус – это все то, из чего и складывается картина мира у современного человека.
Эпистема обыденности сегодня — набор несвязанных друг с другом знаниевых фреймов-клипов. Естественно, что в эту знаниево-образную свалку становится практически невозможно вносить строгие понятийно-категориальные описания, так как клипы не могут быть связываемы ни с понятиями, ни с категориями. Фреймы-клипы являются именно тем, что Ж.Бодрийар[5] считал знаками без значений — симулякрами. Можно вполне согласиться с мнением Ф.И.Гиренка[6] о том, что теоретическое понятийное мышление уже не отражает реальности. Реальность состоит из клипов, следовательно и мышление также должно быть клиповым. Однако такое утверждение актуализирует общий вопрос уже не о возможности философии мышления, а о возможности самого мышления, поскольку схватывание отдельных знаниевых кусков трудно назвать мышлением. Вот так философия может прийти к своей невозможности, и уже одним этим спасти мышление. Рискуем предположить, что современные клипы и фреймы это будущий алфавит цивилизации, которая научится строить свои суждения пользуясь языком составленным из чрезвычайно информационно емких и одновременно пустых симулякров-клипов. Но для подобного семантического переворота потребуется как минимум формирование теоретического клипового мышления, а это пока не просматривается даже в проекте. Кроме того, клиповая вселенная, даже учитывая ее сходство с архаической картиной мира, слишком сильно хаотизирована, чем порождает хаотезированное мышление, которое в принципе не может рассматриваться как теоретическое.
С нашей точки зрение клиповость, не является базовым признаком, а лишь продуктом феномена более глубинной природы – гипертекстуальности.
Похожие статьи
Версия для печати
